Выбрать главу

Однако сейчас он совершенно ничего не мог сделать, чтобы просто успокоить ее. И это бессилие мучило его, уничтожало, растирало в пыль, изводило сильнее, чем сам вид ее слез…

Казалось, прошла целая вечность, пока он собирался с духом для новой попытки:

- Родная, солнышко мое, ну пожалуйста, успокойся… Давай, поднимайся, - он уже встал с кровати и теперь пытался оторвать ее от пола. – Давай же, нам пора собираться, иначе мы сегодня вообще никуда не попадем, а нам ведь это не нужно, верно? Нам наоборот нужно как можно скорее поехать в клинику…

Последнее слово вызвало новый поток слез и завываний, начавшая было вставать Ангел снова рухнула на пол и сжалась в комочек, пряча от него и всего мира мокрое лицо.

- Любимая, ну давай…

- Н-н-е-е-е-е-е-ет….

- Да что же такое! – впервые за эти дни он перешел на крик. – Я не представляю уже, что мне делать! В больницу ехать ты отказываешься, то есть, помочь тебе не разрешаешь, а как утешить тебя, я просто не имею больше ни малейшего понятия!

Она испугалась его. Он редко кричал, особенно на нее… Плач слегка утих, но плечи все еще содрогались, а ее лица все еще не было видно за завесой всклокоченных темных волос. Вот только он чувствовал, что всем своим существом она только что отвернулась от него. Медведю стало стыдно.

- Прости, ну прости меня… - Он опустился на ковер рядом с ней. Теперь оба сидели лицом к окну, но она смотрела в пол, а он – в потолок.

Долгое время они молчали. Это было даже приятно – молчать вместе. Тишина лучше любого разговора способствовала примирению. Чем наговорить лишнего и ранящего, лучше просто сесть рядом и помолчать. И постепенно все встанет на свои места, сердца успокоятся, гнев уйдет, боль отпустит. И снова сидящий рядом человек будет для тебя самым родным и близким, самым дорогим и хрупким, которому ты ни за что на свете не причинишь боль.

Так случилось и теперь. В последний раз вытерев нос тыльной стороной ладони, она порывисто вздохнула и повернулась к Медведю. Даже такая, как в тот момент – с мокрыми щеками, липкими руками, распухшими красными глазами и носом, спутанными волосами – даже такая она была самой красивой на свете. И Медведь разорвал бы в клочья любого, кто посмел бы на это возразить хоть слово.

- Прости меня… Просто мне страшно… Ты себе просто представить не можешь, до чего же мне страшно…

- Родная…

- Подожди! Дай мне договорить… Посмотри на меня… Я же просто горбун… Я уродец, и я не знаю, что это, почему это со мной случилось… Оно ведь растет и растет, и однажды раздавит меня, или взорвется, или я не знаю даже, что еще… Я ведь умру-у-у-у-у-у…

Медведю ничего не оставалось, как прижать к себе вновь зашедшееся плачем растрепанное и измятое создание, он гладил ее по голове, покачивая из стороны в сторону, пытаясь успокоить, как маленького ребенка. Ведь никакие логические доводы взрослого человека не могли бы сейчас на нее подействовать. Она уткнулась носом в его правое плечо, так что прямо перед его глазами лежала причина всех этих слез и страданий. Красное пятно на ее спине перестало быть просто пятном. За последние пару дней оно неимоверно выросло и теперь сильно выпирало наружу. Потому она и назвала себя горбуном. А ему было все равно. Пусть даже это останется навсегда, он ни за что не оставит ее. Главное, чтобы она была здорова. А для этого необходимо было прежде всего отвезти ее на обследование.

Медведь подождал, пока она снова затихнет, приподнял ее подбородок так, чтобы она смотрела ему в глаза, и со спокойствием гипнотизера сказал:

- Пора, любимая. Давай собираться. А то так и клиника закроется.

Слишком изможденная слезами, чтобы возражать, Ангел кивнула.

5

Ангел сидела на больничной кушетке и смотрела в окно. В клинике они находились уже часа четыре, наверное… Она не считала, она не взяла с собой часы. Ей было все равно. Слишком много причин для расстройства у нее сегодня было, чтобы еще ко всему переживать об утекающем времени.

Утреннюю истерику она не хотела даже вспоминать, ей было слишком стыдно перед Медведем – и перед самой собой – за свою слабость. Ведь ей нужно быть сильной, смелой, ее не должны выводить из себя такие пустяки… А это совершенно определенно были пустяки, раз Медведь сказал, что все будет в порядке… Он обещал ей, что все будет хорошо, а он всегда выполнял свои обещания. У нее не было никаких причин ему не верить.

Но почему-то не верилось…

На выходе из дома она не смогла одеть куртку. Во-первых, было больно, а во-вторых, куртка просто не налезала на чудовищно деформированную спину. Но так просто идти она никак не могла… В итоге, лишь чудом не разрыдавшись снова, она обмоталась ярким летним шарфиком. Она не могла показаться на людях с таким уродством… Хотя и сквозь тонкую ткань все равно все было видно – эта гора ведь торчала наружу, а шарф не мог вдавить ее обратно в спину…

Закусив губу и едва переставляя ноги, она вслед за Медведем добралась до машины, которую он несколькими минутами раньше пригнал со стоянки. Внутри было невыносимо жарко, но уже прогретый солнцем, несмотря на утренний час, корпус автомобиля хоть как-то скрывал ее от любопытных глаз.

Ненормальная… Ну кто на тебя смотрит? Никто ведь не знает ни тебя саму, ни что там у тебя на спине.

Но все равно казалось, что каждый прохожий пристально на нее смотрит, буравит взглядом несчастный идиотский шарфик и знает все про ее страхи и кошмары…

Она помотала головой, пытаясь отогнать гнетущие мысли. Но они были липкие, и так просто от ее сознания не отклеивались. Тогда она открыла бардачок и стала изучать его содержимое. Кроме очков и давно растаявших прямо внутри упаковки леденцов от кашля там ничего не было. Но и другого занятия у нее тоже не было.

Так и прошла вся дорога до больницы. Маленькое ссутулившееся на переднем сидении создание, подтянувшее к себе ноги и упирающееся в колени подбородком, сосредоточенно изучало месиво леденцов от кашля…

Медведь молчал. Она была ему за это даже благодарна, и так слишком много лишнего и незначительного они сегодня уже друг другу наговорили. Если он снова начнет ее утешать, она разрыдается, а он должен считать, что она сильная.

Машина остановилась. Медведь вышел и открыл дверь с ее стороны. Ангел помедлила минуту, потом левой рукой схватила пачку леденцов, захлопнула бардачок и выползла из машины. Поправила шарфик на плечах и выбросила упаковку в ближайшую урну. Так стало легче. Хоть что-то в жизни стало правильнее.

Сперва, как и планировалось, они отправились на УЗИ. Медведь как-то договорился, их уже ждали и пропустили без очереди. Что, конечно же, вовсе не понравилось сидящим, наверное, не первый час в коридоре людям. Медведь просто протолкнул ее в дверь кабинета, не позволяя задерживаться и хоть минуту выслушивать гневные тирады возмущенных пациентов. А ей было все равно. Никакие слова сейчас не вывели бы ее из себя.

Ангел не запомнила, как звали того врача, что делал ей УЗИ. Ей это было не важно. Она помнила только, как приятной прохладой гель разлился по пылающему горбу, как больно было, когда напомнивший ей пистолет датчик вдавился в кожу, как она изо всех сил сжалась в комок, чтобы не закричать - и как Медведь держал ее за руку.

Хотя ей многое сегодня было безразлично, чувства к нему казались сильнее, чем когда бы то ни было.

Все мучения оказались напрасными – ни Медведь, ни этот его безымянный коллега ничего не поняли. На экране мельтешили какие-то полосы, вертикальные, горизонтальные, диагональные, как помехи на экране телевизора. Белый шум. Ей виделись лишь смутные очертания чего-то неправильного. Словно в спине были рассыпаны зубочистки, или палочки для счета, или еще что-нибудь подобное... Причем прямо под кожей, всего в сантиметре или меньше от поверхности… Она поняла еще меньше двух врачей, потому что почти не смотрела – ей лишь хотелось как можно скорее остановить эту пытку. Датчик вдавливался в плоть и будто упирался прямо в эти зубочистки, вызывая резкую боль. Боль, похожую на зубную. Словно зуб мудрости рвался наружу и упорно давил изнутри на воспаленную десну. Только масштаб значительно отличался. Если зубная боль поражала голову, максимум отдавая в шею, то нынешнее ощущение отзывалось в каждой клеточке ее тела, сковывало все неимоверной тяжестью и напряжением.