Он копал под проливным дождем, стоя сначала по щиколотку, потом по колена в воде, глина сползала с лопаты, когда он протаскивал ее сквозь воду, он шатался в яме, как пьяный, его уже не держали ноги, когда он выполз на поверхность, но, все равно, не сумел прокопать больше метра с небольшим.
Потом он пошел просить стариков, чтобы помогли донести гроб до кладбища. Старики отнекивались, говорили, что покойница должна переночевать в доме. Тогда он вернулся домой, зажег вонючую лампу и сел возле гроба, открыв на коленях Библию — ему казалось, что будет пристойно почитать бабке Святое Писание. Он читал громко и внятно, водя пальцем по мелким строчкам и стараясь выбирать места почище и посветлее. Но таких мест было мало.
Утром он снова пошел к старикам, те многословно говорили про дождь, ревматизм, артрит, радикулит и инфаркт, а потом отказались. Все.
Сначала Саша попытался везти гроб на самодельно тележке с колесами от детской коляски, но тележка моментально увязала в грязи и не сдвинулась с места. Тогда он попытался волочить гроб, поставив его на расстеленный брезентовый плащ, но гроб увяз в грязи, так же, как и тележка. Он попытался тащить гроб за один конец, поставив его на плечи, но это было слишком тяжело, а хлипкий ящик трещал, готовый рассыпаться.
Тогда он вынул бабку из гроба, посадил на закорки и понес, идти было километра три, лил дождь, на ноги сразу намотались комья глины, бабкины волосы липли к щекам, несколько раз он был вынужден присаживаться прямо на землю, не снимая бабку со спины, чтобы не ложить ее в грязь, в ее белом летнем платье, но в очередной раз он не смог подняться, и пришлось положить, после этого он понес ее на руках, увязая и скользя на раздолбанной дороге, потом положил ее животом на плечо — так и донес до могилы. Он долго сидел на земле, в глазах плавали разноцветные круги, бабкины глаза раскрылись, в глазницах собралась вода, вымывая сукровицы, бабка плакала кровавыми слезами, ее седые волосы разметались в грязи, шатаясь, он поднялся на ноги, — Я же хоронил ваших мертвых! — крикнул он в сторону насупленных, молчаливых хат, никто не научил Сашу ругаться по–русски, — Merde! — крикнул он в сизое небо и пошел назад, за гробом.
Обратный, гробовой путь был не легче, последняя бабкина постель напиталась водой, какой–то старик глянул на него через мутное окно и исчез, когда он проходил мимо хаты с гробом на плечах.
Бабка уже наполовину ушла в грязь, как будто хотела поскорее провалиться сквозь эту проклятую землю, но гроб долго плавал в заполненной водой яме, затем вода проникла в щели, и он пошел вниз, теряя крышку, едва наживленную четырьмя мелкими гвоздями, вверх всплыли бабкины фотографии — молодой мужчина в форме, группа смеющихся девушек, женщина с букетом цветов под пальмой, внизу надпись «Крым», Саша, уже почти ничего не соображая, сполз в могилу, собрал фотографии в комок и, слепо шаря руками, засунул их бабке за пазуху, затем грудью утопил крышке, встал на нее коленями и, разбивая под водой пальцы, прибил ее к ящику, чтобы выбраться назад, ему пришлось встать на гроб ногами, вода хлынула из ямы, когда он забросал ее грязью, но он упорно кидал лопату за лопатой, пока над могилой не вырос холм и, плюнув в направлении нового креста на соседней могиле, часто падая, побрел к дому.
Глава 13
Эта зима оказалась слякотной и грязно–солнечной, у природы съехала крыша, и в прореху то лил дождь, то светило солнце, то валил мокрый снег, в январе случались грозы, в лесу можно было собирать вешенку, а заросли клубники в огороде постоянно были ярко–зелеными.
В доме было достаточно муки, соли, спичек, подсолнечного масла и молока, а сыр Саша делал сам, петух знал свое дело, но козлят пришлось зарезать, чтобы сэкономить корт, однако на совершенно бесполезного, желтоглазого, умного и злобного козла, живущего своей тайной козлиной жизнью, рука у него не поднялась.