Дима вспомнил, что у Анны тоже имелась похожая татуировка – правда, круг на ее руке был почему-то заштрихован. Что это – специальный знак, по которому опознают друг друга контрабандисты? Спрашивать он все-таки не решился. Тем временем Стас, видимо, договорившись и расплатившись с железнодорожником, подал им сигнал рукой.
Вагон, в который определил их начальник состава, оказался почтовым – прямо по его центру от торца до торца тянулась длинная деревянная скамья, а вдоль стен громоздились тяжелые металлические стеллажи с отсеками, доверху заполненными стопками писем и горами перевязанных бечевой посылок. Над потолком вагона высилась остекленная башенка-надстройка, видимо, специально предназначенная для того, чтобы сортирующему корреспонденцию почтальону доставалось больше света. Под ней болтался массивный масляный фонарь. Пахло сургучом, мазутом и горящим углем – этот домашний, теплый запах напомнил Диме детство, школьные каникулы, которые он проводил в деревне у бабушки. Кипящий на столе самовар распространял в точности такой же терпкий смоляной запах.
Издав протяжный свисток, поезд лязгнул металлическими сочленениями и тронулся в путь, неторопливо ускоряя бег. Стас завозился в полумраке, расстегнул куртку и повалился на скамью, положив под голову рюкзак. Стылый затеплил фонарь, и вокруг него в сгущающихся сумерках тут же начала виться мелкая мошкара, бессильно пытаясь пробиться к пламени масляного фитиля сквозь закопченное стекло. Дима тоже прилег на теплую доску скамейки, прикрыл глаза и сам не заметил, как задремал под убаюкивающее покачивание вагона и ритмичный перестук колес.
Утро началось с несильного, но весьма болезненного удара тяжелым башмаком по еще не переставшей ныть после вчерашнего марш-броска ноге. Грубоватый голос Стаса произнес:
– Вставай, летун. Прибываем.
Дима с трудом разлепил глаза. Сквозь скудное остекление башенки лился неяркий утренний свет, а сам вагон по-прежнему катился куда-то, громыхая на стыках рельс. Тело затекло после долгого лежания на неудобной жесткой скамье, тянуло в пояснице. Дима тяжело поднялся на ноги, прошелся вдоль забитых почтой стеллажей туда-сюда, замер в нерешительности.
– Ты чего? – спросил Стылый, с аппетитом уплетая извлеченный из рюкзака сухой кукурузный хлеб.
– Отлить бы…
– Там, в торце, дверь над сцепкой, – кивнул головой он. – Не свались только.
Дверь поддалась легко, в лицо ударила упругая струя свежего прохладного воздуха, казавшегося влажным и по-особенному чистым после застоявшейся атмосферы вагона. Поезд прогрохотал по ажурному мосту, перекинутому через широкую желто-зеленую мутную реку, затем вдоль железнодорожного полотна потянулись однообразные приземистые крыши складов и пакгаузов. В отличие от пустынного Клондала здесь в изобилии росли деревья – невысокие, но широколистные, с толстыми, узловатыми стволами.
– Ты чего застрял там? – окликнул его Стылый. – Давай пожри маленько чего бог послал.
Бог послал несколько кусков сухого хлеба и запечатанный в фольгированную банку куриный паштет явно земного происхождения. Нехитрый завтрак Дима проглотил с удовольствием, благо желудок уже недвусмысленно подавал сигналы бедствия. Меж тем поезд, зашипев и заскрипев тормозами, явно сбавил ход и наконец остановился вовсе, лязгнув на прощание сцепными механизмами.
– Не отставай, – скомандовал Стас, накидывая на плечи рюкзак, – по сторонам глазеть потом будешь.
Поглазеть было на что. На первый взгляд вокзал казался вполне обыкновенным, непримечательным вокзалом небольшого провинциального города – в глаза бросалось лишь отсутствие тянущихся над рельсами электрических проводов да высокие горы угля, наваленные на огороженной деревянным забором площадке за платформами. Потом Дима заметил несколько нависающих над путями изогнутых металлических труб, напоминающих гигантский водопроводный кран. Под одним из таких кранов как раз стоял паровоз: на узкой площадке, расположенной по периметру цилиндрического корпуса локомотива, хозяйничал голый по пояс человек. Второй железнодорожник по его команде принялся качать торчащий из основания трубы тугой рычаг – и в открытый сверху технический люк паровоза полилась тугая струя воды. По перрону сновали люди, бородатый мужик в грязном сером фартуке размеренно шаркал метлой вдалеке, несколько угрюмых грузчиков в спецовках прикатили откуда-то грохочущую тележку и принялись выгружать из соседнего вагона переложенные соломой фанерные ящики. Окружающий мир жил своей собственной, обыденной повседневной жизнью.