Какое-то мгновение потерявшая от изумления дар речи Джилла молча пялилась на мужа. А потом швырнула в него деревянным половником, что лежал на плите.
— Нет, не благодари меня, ибо теперь я сожалею о том, что сделала это!
За половником последовал дуршлаг. Когда Джилла схватила медный котелок, Лало пригнулся, а Ведемир вскочил на ноги.
— Ты хотел переспать с богиней? Червяк! Так отправляйся к ней — мы здесь прекрасно обойдемся и без тебя! — кричала она.
Медный котелок, подобно солнечному диску, метнулся к Лало и, ударив его, стукнулся об пол. Художник выпрямился, баюкая ушибленную руку.
— Я уйду… — усилием воли он заставил свой голос звучать спокойно. — Мне следовало давно сделать это. Я мог бы стать величайшим художником Империи, если бы не связался с тобой, — я еще могу стать им — клянусь тысячью глаз Ильса, ты не знаешь, на что я способен! — говорил он. Джилла судорожно хватала воздух, сжимая и разжимая огрубевшие от работы пальцы и ища, чем бы еще запустить в мужа. — Когда ты снова услышишь обо мне, ты поймешь, кто я такой, и пожалеешь о том, что сказала сегодня!
Лало умолк. Джилла глядела на него с каменным лицом, и в ее глазах было что-то, чего он не удосужился постичь. Память шепнула ему, что если сейчас он даст выход своему гневу, то увидит правду о своей жене, как это уже бывало прежде. Но Лало прогнал эту мысль. Ярость кипела в его груди, превратившейся в могучее горнило. Художник не чувствовал себя так с тех пор, как перехитрил убийцу Зандерея.
Он молча направился к двери, на ходу застегивая пояс, в котором хранил заначку, по пути снял с вешалки и бросил себе на плечо короткий плащ с капюшоном.
— Папа, ты не ведаешь, что творишь, — наконец обрел дар речи Ведемир. — Солнце уже почти село. Скоро начнется комендантский час. Ты не можешь вот так просто уйти!
— Не могу? Вы увидите, что я могу! — открыл дверь Лало.
— Говно, маляр, трус! — кричала вслед ему Джилла. — Если ты сейчас уйдешь, не думай, что тебя радушно примут обратно!
Лало ничего не ответил, и последнее, что он услышал, поспешно спускаясь по скрипящей лестнице, был сотрясающий стены грохот чугунного котла, ударившего в закрывшуюся дверь.
Топот ног за спиной заставил страх пронестись по всем нервным окончаниям, столкнувшись с тупой яростью, что питала быстрый шаг Лало. «Дурень! — загудел в голове опыт всей его жизни. — Твоя спина выдает тебя! Держи ее прямо! Настороженный — значит живой!
Всем было известно, что грабить Лало не имело смысла, но в нынешней непонятной ситуации торопливые шаги могли означать кого угодно. Лало отчаянно попытался вспомнить, кому принадлежал этот квартал: НФОС или отрядам смерти нисибиси, возвратившимся пасынкам, или Третьему отряду коммандос, а может, вновь собравшимся людям Джабала, или еще кому-то, о ком он еще даже не слышал.
В его руке блеснул небольшой кинжал — малая надежда против человека опытного, но, возможно, достаточная, чтобы остановить человека, ищущего легкой поживы до заката.
— Папа — это я!
Тень за спиной Лало остановилась на безопасном расстоянии.
Лало часто заморгал и узнал Ведемира. Он разрумянился от бега, но дышал довольно ровно.
Парень в отличной форме, со скрытой гордостью подумал Лало, расслабив напряженные мышцы и отправив» кинжал обратно в ножны.
— Если тебя послала мать, лучше возвращайся домой.
Ведемир покачал головой:
— Не могу. Она прокляла и меня тоже, когда я сказал, что пойду за тобой. Кстати, куда ты направляешься?
Лало уставился на сына, поражаясь его беспечности. Неужели парень не понимает? Они с Джиллой наконец поссорились, и теперь его будущее маячит впереди подобно милой грозовой туче.
— Возвращайся домой, Ведемир, — повторил Лало. — Я иду в «Распутный Единорог».
Ведемир рассмеялся, сверкнув белыми зубами на бронзовом лице.
— Папа, ты забыл, я провел два года, сопровождая караваны?
Неужели ты думаешь, что я никогда прежде не бывал в кабаках?
— Не в таких, как «Единорог»… — мрачно заметил Лало.
— Тогда тебе надо завершить мое образование… — весело произнес парень. — Если ты крепче меня, попробуй свали меня с ног. К тому же вдвоем нам будет безопаснее в этой части города!
Новая волна ярости захлестнула Лало, когда он взглянул на сына, отметив его уверенную стойку, оценивающий взгляд. Он вырос, горько подумал Лало, вспоминая, когда задавал ему трепку в последний раз, — кажется, это было так недавно! Ведемир — мужчина. О боги! Неужели и у меня когда-то были такие невинные глаза? Мужчина, и сильный… Даже в молодости Лало никогда не был драчуном, и теперь сознание того, что сын сможет его сейчас поколотить, было горьким.
— Отлично, — наконец произнес Лало, — но не вини меня, если трактир не оправдает твоих надежд, — он повернулся, собираясь идти, затем снова остановился. — И, во имя Шальпы, перед тем как зайдешь внутрь, сотри с лица эту ухмылку.
Лало запрокинул кружку, влив в горло остатки кислого вина, и стукнул ею по столу, требуя новой порции. Давненько он не был здесь, в «Распутном Единороге» — да он вообще давно нигде не был, дошло вдруг до него. Может, вино покажется вкуснее, если выпить еще?
Подняв на мгновение бровь, Ведемир сделал небольшой глоток пива и поставил кружку на стол.
— Знаешь, я пока не вижу здесь ничего особенного…
Лало сглотнул обиду. Наверное, он презирает меня… Старший сын, Ведемир должен был помнить, что происходило в те дни, когда Лало пытался утопить в вине все свои беды, а Джилла стирала чужое белье, чтобы прокормить семью. А в последние благополучные годы мальчишка странствовал вместе с караванами.
Неудивительно, что он считает своего отца горьким пьяницей!
Он не понимает. Лало протянул свою кружку смуглой служанке. Он не знает, что я пережил…
Художник дал прохладному терпкому напитку растопить комок в горле и со вздохом откинулся назад. Так или иначе, в отношении «Единорога» Ведемир прав. На памяти Лало в таверне никогда не было такого спокойного вечера. Отполированные временем деревянные панели заскрипели под его весом, когда он расслабленно прислонился к ним, оглядывая просторный зал и пытаясь понять перемены.
Знакомый запах пота и прокисшего вина навевал воспоминания; масляные светильники заставляли плясать тени на покрытых сажей балках над головой и массивных столах, почти не занятых сейчас, после наступления темноты, когда заведение должно было быть набито посетителями так же густо, как базарный пес блохами. Лишь несколько человек лениво потягивали пиво. Лало узнал бледного, покрытого шрамами юношу, прозванного Зипом.
Тот сидел за столиком вместе с тремя парнями помоложе.
Он увидел, как Зип, громыхнув кулаком по столу, начал что-то чертить в пролитом пиве. Художник сфокусировал взгляд и увидел под масками плоти смесь фанатизма и страха, заставившую его вздрогнуть. Нет, подумал он, наверное, здесь лучше не пользоваться определенными своими способностями. Правду о некоторых душах ему знать не хотелось.
Лало заставил себя, продолжить осмотр помещения. В одном углу пили мужчина и женщина; шрамы былых схваток покрывали их лица, старые страсти застилали глаза. Они походили на людей Джабала, и Лало задумался, служат ли они прежнему хозяину. Невдалеке сидели еще трое, чьи лохмотья не могли скрыть остатков военной выправки — дезертиры с северной войны или наемники, слишком беспутные даже для Третьего отряда коммандос. Лало не хотел этого знать.
Глубоко вздохнув, он конвульсивно закашлялся. Вот оно: его новые чувства работали помимо воли, ноздри уловили запах смерти и зловоние колдовства. Лало припомнил слухи о том, что хозяин таверны. Беспалый, якшается с ведьмой-нисибиси Роксаной. Может, схватить Ведемира и скорее бежать отсюда…
Но когда он решил подняться, голова у него закружилась, и Лало понял, что не в состоянии сейчас вынести улиц Санктуария.
Ведемир посмеется над ним, к тому же ему больше некуда идти!