Вис знал слишком много. Дело пасынков трещало по швам, а его собственное уже давно было мертво. Ветер с реки проникал повсюду, приторно-сладкий от гниения, тошнотворный от разврата, и обещал.., обещал…
По крайней мере Вис попытался. Это был его самый бескорыстный поступок за полгода. Но никто не сможет спасти глупца.
В предместье были особняки, украшенные более помпезно, чем у них. Таким был этот — с мраморными полами, устланными кароннскими коврами, и стенами с золоченой отделкой. Жирный лохматый пес рыжей с белым масти лаял на них до тех пор, пока лакей не унял его. Мор-ам испытывал ненависть к откормленной бесполезной твари, ненависть к лакею, ненависть к длинноносому жирному ранканскому патрицию, вразвалочку спустившемуся в прихожую, чтобы узнать, кто побеспокоил его в этот час.
— У меня гости, — прогнусавил патриций (его звали Сифинос), — гости, вы понимаете?
Втянув воздух, Мор-ам расправил плечи, выпучил один глаз, краем другого, здорового, наблюдая за Эро, заглядывавшего через арку в другую комнату.
— Мне так и передать Ей?
— Прочь.
Сифинос махнул рукой, прогоняя слуг, и указал Мор-аму на дверь кабинета; они уже были там в прошлый раз. Сифинос сам закрыл дверь. Эро остался снаружи.
— Ты должен был прийти после полуночи — только после полуночи…
Мор-ам протянул свиток: маленькие глазки на свиной морде неожиданно стали трезвыми, и взбешенное достоинство вызвало прилив крови к щекам. Мор-ам ответил пристальным взглядом здорового глаза и, передав пакет, стал смотреть, как патриций изучает печать.
— Началось, — сказал он. — Вот слово, которое следует передать. За тобой следят. Сегодня ночью отряды смерти войдут в пригороды. Ты слышишь меня, эй?
— Чьи? Когда? — румянец стал лихорадочным. На скулах и лбу заблестел пот. — Назови мне имена. Разве не за это мы платим тебе?
— Передай слово Факельщику. Передай его вверх по цепочке.
Скажи — пусть сегодня ночью он смотрит в окно. Скажи… — Мор-ам попытался в точности восстановить те слова, что он должен был передать, слова, которые Хаут прошептал ему десять дней назад. — Скажи, что он сам поймет, сколько стоит наша помощь.
Ни восклицаний, ни проклятий, означающих ярость жирного патриция. Илсигский пес — лишь говорил его взгляд, выражая желание прогнать гонца. И страх, что тот может укусить.
— Он знает, — сказал Мор-ам спокойно и размеренно, и о боги, боги, только бы тик унялся! — Он сможет передать принцу-губернатору… — черт бы побрал судороги лица и подергивание рта. — Он поймет, в чем состоит опасность. И заплатит любую цену, которую мы назовем. Скажи, чтобы Котенок тоже смотрел из окна.
Тревожные ощущения не покидали его всю дорогу. Стратон ехал один — возможно, это было неосторожно, но отряд пасынков, стучащих копытами вдоль берега реки, переодетых или нет, привлек бы слишком много внимания. Страт качался, словно пьяный, сдерживая гнедого до неспешной рыси; весь последний квартал он обливался потом. Трех своих спутников он отослал в другую сторону. Набережная реки Белая Лошадь постепенно менялась; широкая у моста, выше по течению она сузилась, стиснутая постройками, и превратилась в неровную колею с остатками древней каменной кладки. Вдоль берега в расширяющейся пойме росли неухоженные деревья. Заросли диких трав обступали дорогу. К северу от этой черной реки на сваях у дороги, словно матерый притаившийся хищник, стоял небольшой особняк, и такой же на юге — некоторое время назад оба они были спалены, полыхавшее пламя было так сильно, что деревья и кустарники в окрестностях обуглились и сгорели. Но теперь на них не было видно и следа пожара, оба, как и прежде, стояли в темноте под светом звезд, окруженные зарослями кустов и пахнущие затхлой сыростью давно заброшенных мест, а древние деревья протягивали осенние (не тронутые пожаром) листья к небу.
Ишад построила забор и высадила живую изгородь; ее дом, вцепившийся в свою полоску поймы, смотрел через двор и ворота на ряды складов, отдалившись на почтительное расстояние от окружающего мира, расстояние, уважительно соблюдаемое всеми мудрыми людьми; одно из мест в каждом городе, подумал Страт, источающее гниющий запах беды и зловоние заразного несчастья.
Территория Ишад. Весь свой путь он проделал в одиночестве.
Ни один известный ему отряд не смел сунуться на эту узкую полоску улицы рядом со складами.
Соскользнув с коня, Страт привязал поводья к изгороди и открыл несуразно низкую калитку. Сорняки — о боги! — повсюду.
Так быстро. Вместо цветов Ишад разводила паслен.
У Страта участился пульс, а во рту пересохло, когда он подошел к двери с облупившейся краской и протянул руку, ожидая, что, как всегда, дверь распахнется сама.
Так и случилось. Не успел он постучать, как дверь бесшумно открылась. Но Страт оказался лицом к лицу не с Ишад, а с вольноотпущенным Хаутом, внешне типичным ниси, одетым слишком хорошо и ведущим себя, словно хозяин.
— Где она? — раздраженно спросил Страт.
— Я не ведаю ее дел.
Какое-то шестое чувство не позволило ему переступить порог.
Он был готов к стремительному вторжению, к тому, чтобы обнажить меч и вонзить его в этого смазливого парня, но что-то насторожило его. Страт остался стоять, подбоченясь.
— Стилчо здесь?
Сделал вид, словно пришел за ним. На краткий миг Страт бросил взгляд в полумрак в глубине прихожей. Он помнил это место, оно всегда казалось больше, чем было на самом деле. Никаких признаков этого человека.
— Нет, — ответил Хаут.
Пульс снова участился. Пасынок посмотрел в глаза бывшему рабу и отметил для себя: Хаут не отвел взгляд, хотя раньше всегда поступал именно так. Ярость постепенно угасла, губы сжались в злую усмешку. Как глупо оказаться с глазу на глаз с ленивым рабом, который к тому же опасен. Ни раболепствований, ни пустых угроз. Лишь холодный пристальный взгляд — одновременно нисийский и ранканский. Страт вспомнил о Стене Чародеев и о том, что видел там.
— Поищи счастья у реки, — предложил Хаут. — Тут недалеко.
Пешком Конь тебе не понадобится Ты опоздал.
Дверь закрылась без усилий с чьей-либо стороны.
Обретая дыхание, Страт выругался, оглянулся туда, где стоял его конь, и фыркнул в темноту.
Вниз к реке, за дом, в заросли кустарника — лошади там не пройдут. «Глупец», — сказал ему внутренний голос. Но Страт, обругав его, двинулся вперед.
— Сын Сифиноса.
Бросив недоверчивый взгляд на дверь, Молин Факельщик накинул тогу, предчувствуя, что стряслось что-то серьезное. Он махнул рукой слуге, который суетился с его одеждой, в то время как другой шевелил угли.
— Быстрее. Быстрее. Впустите парня.
— Ваше преосвященство, стража…
— К черту стражу.
— ..Хочет обыскать мальчишку, но он из знатного семейства…
— Приведите его сюда. Одного.
— Ваше преосвященство…
— Поменьше разговоров, побольше послушания. Понятно?
Губы Молина сжались в тонкую усмешку, предвещая бурю.
Поперхнувшись, слуга бросился к дверям, вернулся, бросил шлепанцы на пол.
— Одного!
— Слушаюсь, ваше преосвященство, — выдохнул лакей, вновь рванувшись к двери.
Молин натянул один шлепанец, затем другой, отмахнулся от попытки второго слуги суетливо помочь ему надеть тогу и поднял взгляд, когда вошел юноша.
— Лизо.
— Да, ваше преосвященство, — долговязый белокурый сын Сифиноса поклонился, запыхавшийся, почтительный. — Мои извинения…
— Все хорошо, мой мальчик.
— Нет. Я имею в виду — плохо, — у мальчишки стучали зубы. — Я бежал… — он провел пятерней по соломенным волосам. — Со мной был телохранитель отца…
— Короче, парень, переходи к делу.
У мальчишки перехватило дыхание и, судя по всему, разум.
— Ведьма с нами, она говорит…
Стратон, раздвигая кусты, спускался все ниже и ниже, сожалея о своей неосторожности. Обычно он не делал глупостей. Но сегодня был неспособен даже осознать наверняка, что произошло, и это тревожило его. Ведьма-ниси за колдовством — от этой мысли тревожные мурашки поползли у него по спине.