Сгорая от стыда, я четко козырнул, повернулся кругом и, печатая шаг по рассохшимся доскам пола и поднимая клубы пыли, вышел с гордо напряженной спиной и расправленными плечами. Сзади, сам не знаю отчего, вдруг трубно расчихался комиссар. Бывайте здоровы, как говорится, товарищ комиссар. Наше вам с кисточкой!
Глава 3
После штабной землянки я пулей метнулся в строевую часть, сдал все необходимые бумаги, на бегу рассказал о пребывании в госпитале. Поймав попутную техничку, везущую на самолетную стоянку баллоны со сжатым воздухом, попросил водилу подбросить меня к санчасти, расположившейся между несколькими высохшими акациями, пообщался с врачом и передал ему полученный в госпитале пакет. Военврач внимательно прочитал бумаги, похмыкал и велел располагаться у него в санчасти. Дескать, понаблюдать за мной надо пару-другую деньков. Ногу посмотреть, и, главное, ушибы мои его беспокоят. Голова не болит? В глазах не двоится?
Заверив доктора, что у меня глаз как у орла, а про головную боль я уже неделю как забыл, я был милостиво им отпущен в эскадрилью. Однако вечером – в санчасть! Ясно? Слушаюсь!
К землянке эскадрильи я подходил со сложным чувством. Вроде бы – для Виктора все знакомое и родное, а для меня – все внове, все непривычное и пугающее. В землянке, естественно, было пусто и прохладно. На двухэтажных деревянных нарах валялись соломенные матрасы и солдатские одеяла. На дощатом столе мигала коптилка, стояла пара полевых телефонов. Пахло полынью. Ее пучки были развешаны по стенам. От насекомых, что ли? Возле землянки крутился один дневальный, перекатывая десяток арбузов в тень. Летчики были на стоянке. Эскадрилья готовилась к вылету.
До самолетных стоянок было километра полтора. Их я частью прошел быстрым шагом, частью пробежал трусцой. Казалось, меня что-то гнало вперед. На полдороге меня подхватила машина, везущая летчикам обед. Вот здорово! Сейчас и перекусим чем бог послал.
Впереди показались стоящие по капонирам «яки», кабины были прикрыты брезентом, чтобы солнце их не нагревало. Летчики сидели невдалеке кружком и слушали комэска, который что-то показывал плавными жестами обеих рук. Это характерная привычка летчиков – махать руками при разговоре. Ведь большинство разговоров так или иначе сводится к демонстрации разных этапов воздушного боя. А тут уж лучше, чем руками, не скажешь. Машина тормознула, официантки оживленно загремели посудой, а я, согнав сзади хвост гимнастерки, направился к летчикам.
Увидев меня, летчики приветственно зашумели, а командир замолчал и обернулся.
– Товарищ капитан… – Я бросил руку к пилотке.
– А-а, Туровцев! Здорово! Ну как, здоров? Подлечили?
– Здоров, товарищ капитан!
– А почему не по форме? Где твои кубари? – голос капитана был строгим, но глаза хитренько щурились.
– Да мне только что комиссар сказал, еще не успел, товарищ капитан…
– Ты это мне брось! Твое воинское звание есть не только твоя заслуга, но и заслуга всей эскадрильи, ее лицо, можно сказать. Изволь соответствовать, ясно?
– Слушаюсь! Исправлюсь, товарищ капитан!
– Погоди минутку, Виктор. Сейчас ребят отпущу на обед, и мы с тобой побалакаем трохи.
Комэск вновь повернулся к летчикам, а я отошел в сторону небольшого штабеля пустых ящиков из-под снарядов для авиапушек и присел. На душе было как-то тревожно и… хорошо, что ли? «Парня встретила дружная фронтовая семья…» – так как-то пели, переиначивая известную песню… Да, фронтовая семья. Вот она – смеясь и подначивая друг друга, идет к расстеленному брезенту, на который девушки из столовки уже успели поставить тарелки с борщом и хлеб, огромную миску с котлетами. Смеются, шутят, а сами то и дело быстро поглядывают то на телефониста у аппарата, то в сторону штаба, вдруг оттуда хлопнет ракета – «Взлет!» – Взлетят семеро, а вот сколько вернется…