А у меня, я помню, были заготовлены прекрасные концы…
Как скверно, если плохая память, особенно у молодого писателя.
1926
КЛАВДИЯ
Что делать с памятью, когда она становится поперек жизни?
Около тридцати лет тому назад, поздней осенью, в дождь, в квартиру молодого врача Шварца пришла продрогшая женщина в худом жакете, без платка и без калош. Она остановилась в передней и, тяжело дыша, расставила руки, чтоб по рукавам, как по трубам, стекала вода. Лицо ее было красно и мокро, и спутанные белобрысые волосы прилипли к нему. Она убирала волосы с лица не кистью, а всем предплечьем, она водила им по лицу, как палкой, как протезом, морща нос и гримасничая; ей казалось, что от этого волосы скорей отклеятся.
Сбросив жакет и немного отряхнувшись, она прошла в новенький кабинет к доктору. Шварц встретил ее у двери, она подала ему руку и, сжимая после каждой фразы зубы, чтобы не дрожать, сказала:
— Здравствуйте, Шварц. Суньте меня куда-нибудь в печку и, если можно, дайте комнатные туфли. Я — Клавдия. Вы меня знаете?
— Клавдия?! — обомлел доктор Шварц. — Да. Знаю.
Он засуетился, посадил ее в кресло к печке, в которой тлели, потрескивая, мокрые дрова, укутал ее ноги пикейным одеялом и побежал в спальню за туфлями. Он суетился смешно, как всякий мужчина суетится смешно в холостом доме в присутствии женщины. Через минуту он возвратился, неся в каждой руке по туфле, коленки его черных брюк были в пыли, — видно, он лазил за туфлями под кровать.
— Какой богатый прием, Шварц, — сказала Клавдия. — Это вы так гостеприимны потому, что у вас нет жены. Жена бы научила вас практической жизни. Она бы не позволила вам давать приют таким людям, как я.
Клавдия улыбнулась, и доктор Шварц, глядя на нее, тоже улыбнулся. Он улыбнулся совершенно машинально, в то время как ему было не смешно, а только любопытно и даже немного страшно, что вот у него в квартире находится женщина — знаменитая эсерка Клавдия, о которой говорят сейчас все его друзья и через некоторое время, быть может, заговорит вся Россия. Женщина эта улыбалась мелкими, слишком стеклянными глазами, и он заметил, что чем больше она улыбается, тем уже становятся ее глаза.
— Знаете что, — сказал доктор Шварц, — я вам дам вина. Хорошо?
Она ответила, кутаясь в пикейное одеяло и подвигаясь все ближе к сыроватой дымной печке:
— Ну, конечно. Вино согреет меня.
Тогда он вынул из белого, похожего на аптечный, шкафа бутылку со стеклянной пробкой, налил ей и себе по рюмке и хотел чокнуться, но женщина, не глядя на него, сразу выпила свою рюмку и сказала:
— Тепло и очень вкусно. Скажите, Шварц, вино — дорогая вещь?
— Рубль двадцать бутылка. Это дешевый портвейн. А вы что — вино пьете редко?
Клавдия снова сгримасничала, скорчила подслеповатую улыбку и, посмотрев сначала прищуренными глазами на граненую, отливающую спектром рюмку, опрокинула ее на язык и вылизала последние капли.
— Вы, Шварц, чудак, — сказала она, облизываясь. — Я пью вино первый раз в жизни.
— Ну? — с благоговейным любопытством протянул Шварц. И, выпив свою рюмку, почувствовал новый вкус. Так всегда — ощущаешь почти то же самое и когда узнаешь, и когда даешь узнать.
— Поймите, — говорила Клавдия, — где я могла пробовать вино? Дома у нас и квасу не было, а в Казани мы учились на колбасе да на кипяточке…
Она говорила так, как будто Шварц должен был знать ее жизнь, как будто словом «Казань» она что-то ему напоминала.
— Где же я могла его пробовать? В Петербурге, вы знаете, как такие люди живут, или, может, в те два года, которые я учительствовала в деревне?
«Учительствовала в деревне», — радостно повторил про себя Шварц. Он все время старался вспомнить, на кого Клавдия похожа, и вот теперь ему стало ясно — она похожа на сельскую учительницу. Ну да! Белобрысые, гладкие волосы, серые глаза и уши, проглядывающие сквозь редкую прическу, как облака сквозь листву. Он очень обрадовался, что она оказалась учительницей, хотя угадал и оформил свою неясную мысль об этом уже после того, как она сказала ему о своей работе в деревне.
Как по чужой комнате, ходил он по своему кабинету, как по ожидальне, по приемной, фойе, и думал о том, что вот эта небольшая, озябшая женщина четыре дня тому назад бросила бомбу в известного жандармского полковника, убила одного и ранила трех человек. Совершила поступок, о котором говорит, пишет и шепчет вся страна. И вот как странно это получилось: сейчас она сидит в кабинете у него, доктора Шварца. Он прячет ее, а она пьет портвейн и улыбается крысиными глазами.