– Просыпаемся! Так, сынки, градусники берите. – Это пришла наша МедФедоровна и включила круглый плафон под потолком палаты. На самом деле она Мефодьевна, а МедФедоровной ее зовет маленькая девчушка, которая иногда прибегает по вечерам. Малышка приходится ей какой-то внучатой племянницей, что ли… Видно, родители этой пигалицы где-то вкалывают по сменам. В день ее «дежурства» часть вечерней пайки нашей палаты (сахар, масло, белый хлеб) шла в фонд подрастающего поколения.
Такие же «воробьята» постоянно крутились у нас в госпитале. Они себя гордо называли «тимуровцами» и изо всех сил старались помогать. Стакан воды подать, письмо под диктовку написать, помочь санитаркам полы помыть… Самые ответственные и важные от осознания порученного дела вечером опускали на окнах светомаскировку – одеяла, которые утром поднимали на веревочках обратно в верхнее положение. Вечером, как все поужинают, наших «тимуровцев» собирали в столовой и подкармливали тем, что осталось в котлах и на раздаче. После отбоя, когда ходячие ран больные укладывались на койки и гасилось основное освещение, освободившаяся смена уходила домой. По темной дорожке среди заснеженных деревьев брели усталые мамы-нянечки и тетушки-санитарки. С ними, держась за ручку, семенили наши маленькие помощники. В возрасте чуть постарше моей Лизаветы.
…а как там мои? Блин, что-то в носу защипало.
Нюни отставить! Все проблемы решаются по мере важности и времени поступления. У нас что сейчас главное? Привести себя в порядок! Вот и будем лечиться.
На рассвете хмурого ноябрьского дня нас покинул счастливый Витька. Он все-таки добил главврача и получил разрешение на выписку. Наш артиллерист забежал в палату шумный, веселый, довольный. Серая шинель перетянута портупеей, ушанка на затылке, вещмешок в левой руке. На краю газеты, что лежала на столе, карандашом написал номер полевой почты. Крепко меня сжал, так что я охнул от боли в боку, потом обнялся с Пашкой.
– Вы мне пишите! Обязательно пишите, – потребовал он. – Только я вам отвечать буду редко, я сам писать не люблю.
Потом повернулся к вошедшей МедФедоровне, наклонился и поцеловал ее красноватые ладони.
– Спасибо вам, Мария Мефодьевна, – сказал он улыбнувшись.
– Счастливо тебе, Витя…
Витька махнул нам на прощание рукой и рванул по коридору, как будто боялся, что сейчас передумают и его снова возвратят на койку.
– Дай бог тебе вернуться… – чуть слышно сказала МедФедоровна вслед и тихонько его перекрестила… Потом промокнула глаза и приняла серьезный вид.
– Журавлев, давай на перевязку, – сказала и вышла из палаты.
Настроение у Паши испортилось на весь оставшийся день. Даже радио не пошел в холл слушать вечером. Я ему компанию составил сходить покурить. Пашка зло дымил папиросой и отстраненно смотрел в глубь заснеженного парка. Мне не хотелось его отвлекать или тормошить. Пусть успокоится, потом поговорим «за жизнь». А так я просто дышал морозным вечерним воздухом. У него особенный запах. Такой бывает только в начале зимы. В нем есть надежда на метели и морозы, на Новый год, на лыжные прогулки и на что-то такое щемящее и неуловимое из детства. Даже Пашкин дым его не портил. Да и само курево имело более приятный аромат, чем та гадость, к которой я привык в свое время.
Пашка добил второй «ствол» папиросы и кинул «отстрелянную» гильзу в мусорку. Как-то горько вздохнул и двинулся «домой», в палату. Поднимаясь по лесенке, на мою попытку помочь буркнул: «Я сам». После того как мы поднялись в палату, он уткнулся в «Красную звезду». На все вопросы отвечал односложно, не поворачиваясь. Чувствовалось, что у парня кошки на душе скребли.
Три девицы под окном… Не, не пряли поздно вечерком. Делали вечернюю обработку в процедурной. Мне и двум ребятам из солдатской палаты. На этот раз к нам еще «заглянул на огонек» (как это он его увидел через одеяла светомаскировки?) какой-то пожилой дядечка профессорского такого образа. Прямо как с картинки из древнего номера «Мурзилки» – всем известный математик, академик Иванов. О чем-то поговорил с нашими милыми тетушками (блин, больно же! Это левое полупопие, в которое так немилосердно всадили иглу). Потом уделил мне внимание.
– Нуте-с, молодой человек, как мы себя чувствуем?
– Хорошо, но хотелось бы лучше. Пока я тут своим мягким местом испытываю остроту медицинского оборудования (укоризненно посмотрел на тетеньку, которая возилась со шприцами), там ребята за меня мою норму боезапаса фашистам сверху вываливают.
– А, так это вы будете тем летчиком, который изволил удариться головой. И как же это вас, батенька, угораздило?