Паша, раненный в ногу, был пехотинцем. Родом он из-под Тихвина. Успел нормально окончить училище. То есть отучился полный курс, а не ускоренный. После выпуска получил направление под Киев, в какой-то городок. Они должны были охранять какой-то укрепленный район. При начале боевых действий их подразделению предписывалось занять оборону перед укреплениями. ДОТы, ДЗОТы, капониры у Паши мелькали в речи через раз. Об укрепрайоне он отзывался с уважением и считал, что если было бы больше боеприпасов и тверже стояли соседи, то немцы ни за какие коврижки не смогли бы их выбить с позиций. Потом были переходы, отступления, контратаки – Пашка этого черпанул полной ложкой, пожалуй, даже половником. Через некоторое время в полку кадровых командиров осталось три-четыре человека. Пашина рота сократилась до взвода. И это с учетом того, что их пару раз пополняли личным составом.
В одной и контратак Паша получил порцию металла в ногу и был отправлен сначала в санбат, а потом без задержки в госпиталь.
Мне соседи по нашей офицерской палате нравились. Нормальные парни, молодые, немного ершистые. Любители позубоскалить. При этом всегда готовы помочь. Оказалось, что нашей медсестре (милой тетушке за 50, которую так хотел увидеть раньше) помогал за мной убирать Витя. Он вообще считал, что в госпитале находится случайно, что его место на батарее и что пока он тут делает вид, что лечится, другие бьют врага. И ему потом ничего не достанется.
Молодежь; они еще не успели обзавестись семьями, и про своих подруг тоже скромно умалчивали. Видимо, их пока не было. Сестричкам, которые работали в госпитале и иногда к нам заглядывали, ребята глазки не строили. Они сразу становились очень серьезными и даже немного важными. На обходе и при осмотрах у них никогда ничего не болело и все было хорошо. Любой визит специалиста у них заканчивался вопросом: «А когда меня выпишут?» Паше мы прощали, когда он втихаря вечером курил в палате. Днем он героически ковылял на улицу и дымил в сторонке у входа.
Мне прощались молчаливость и нежелание рассказывать о себе. А также полное неумение играть в шахматы. Фигуры я не путал и, как они ходят, тоже знал. Только ни одной партии у своих соседей я не выиграл. Даже ничьей не получалось. На подкалывание ребят отвечал, что у нас больше в чести домино и нарды.
С расспросами «а кто ты и откуда» особенно никто не приставал. Считалось, что если захочет человек, то сам все расскажет, а если не хочет, то и не надо «в душу лезть» грязными сапожищами. Мы болтали о книжках, о фильмах, о том, как разворачивались боевые действия (в частности, немакам уже успели крепко влупить под Москвой и начали давить на южном фланге). Расспросы-рассказы про дом и про родных мы с Витькой тактично обходили – у Пашки уже месяц не было никаких известий от своих. Я успел позабавить ребят рассказами из студенческой и курсантской жизни. Хм-м. Разница почти в шестьдесят лет, а приколы, за исключением отдельных нюансов, примерно такие же. (Дежурный заходит, а этот пентюх «на тумбочке» уснул… Вот он от великого ума плавиковку в стеклянную пробирку и налил. Пока спохватились – два этажа насквозь прожгло. Профессор тогда ему и говорит… И будут копать от забора до обеда… А нашего старшину обворовали, – сперли всю его библиотеку – целых две книжки. Одну он даже раскрасить не успел… Ему-то хорошо бежать в спортивных штанах и парусиновых тапочках. А мы в полной выкладке, да еще и в противогазах… Он тогда под маску противогаза спичечный коробок засунул, ну чтобы хоть чем-то дышать. А на коробке был «наш ответ Керзону» – вот кулак у него на щеке и отпечатался. Ротный и говорит – кулак сам нашел щеку подлеца. Только жалко, что маленький и нарисованный…)
Еще из развлечений у нас были газеты и тарелка репродуктора, установленная в холле. Одна на весь этаж. Вечером по радио передавали музыку или что-нибудь читали. Ранбольные, как нас называли местные медработники, собирались в холле на вечерние посиделки. При этом все готовились к данному мероприятию, как моя Красотуля к походу в театр. Мои соседи одергивали пижамы, застегивали все пуговицы и обязательно причесывались. В холле слушатели сидели на кушетках или подпирали стены. Негромко переговаривались.