Теперь же, под конец «галлиполийского сидения», многие начали понимать, что только благодаря поистине железной воле этого генерала войскам удалось выжить. Упусти он вопросы дисциплины и порядка, армия в лучшем случае превратилась бы в толпу беззащитных беженцев, которые вскоре оказались бы в концентрационных лагерях за колючей проволокой. Ему удалось навести воинский порядок и, опираясь на сплоченность своих частей, противостоять всем попыткам распылить армию. Поворотным и весьма заметным событием стало предъявление французами своего мартовского ультиматума о роспуске войск. Решительность и твердость Кутепова тогда сильно подняли его авторитет среди солдат и офицеров.
Разительные перемены в Кутепове начались с галлиполийского периода. Он тогда ясно понял, что Врангель остается в Турции и весь груз ответственности за спасение войск ложится на него. Когда началась выгрузка частей и подразделений, он лично встречал каждый прибывший эшелон, посещал лазареты с инфекционными больными и ранеными, хлебопекарню и бани. Каждый Галлиполиец твердо знал, что неотдание чести, распущенный внешний вид, неаккуратная одежда при встрече с командиром корпуса неминуемо влечет арест. Кутепов, по воспоминаниям сослуживцев, был до мозга костей человеком действия, не мог видеть опустившихся, расхлябанных и растерявшихся. До резкости прямолинейный, он в то же время никогда не упорствовал там, где не был уверен. Терпимость к чужому мнению сочеталась в нем с огромным упорством в достижении намеченных целей, он до мелочей знал жизнь войск.
Секрет выросшего авторитета Кутепова был, очевидно, еще и в том, что он не только учил, но и учился сам, на ходу набираясь опыта руководства войсками в столь необычных условиях. «Я прошел три школы, — любил повторять он. — Строевая служба в лейб-гвардии Преображенском полку, где пришлось командовать учебной командой, черноморское губернаторство и… Галлиполи. В последнем, — добавлял он, — я учился больше всего»{228}.
Практически не было ни одного общественного или культурного начинания, где генерал Кутепов не принял бы участия. Он председательствовал в попечительном совете гимназии, контролировал работу общеобразовательных курсов для солдат, присутствовал на сеансах «устной газеты», тесно сотрудничал с русской эмиграцией в лице ее представителей: Всероссийского земского союза и Всероссийского земского союза городов. Характерна аттестация, данная Кутепову земским деятелем С.В. Резниченко после его посещения Галлиполи. «Во главе этой невиданной еще в истории войны армии в Галлиполи стоит еще молодой генерал Кутепов, человек совершенно русский, совершенно решительный, совершенно честный и весьма прямолинейный. Топором, а не резцом он отесывал то здание, которое строил. Летело много щепок. А вышло хорошо»{229}. Отмечая решающую роль Кутепова в воссоздании армии, И. Лукаш писал: «Кутепов продолжал наводить порядок. В Галлиполи поначалу вечерами на пристани можно было видеть нищих солдат. Теперь об этом не могло быть и речи. Кутеповские грозные приказы продолжали веером сыпаться на тех, кто не ушел в беженцы. За нахождение в пьяном виде 3—20 суток гауптвахты, за сворованную банку сгущенного молока — тюрьма… Завидев его идущим по городу — турчанки с криками — "Кутеп-паша" — разбегались по подворотням, а сенегальцы старательно отдают по-русски честь, хотя от них никто этого не требовал. Но уважение он снискал необыкновенное. Рассказывают такой случай. На губе недовольные армейскими порядками сидельцы решили однажды произвести выборы комкора. Выборы вели по всем правилам — прямым, тайным и равным всеобщим голосованием. Много генеральских фамилий поставили в список. Сидело тогда на губе 50 человек, и, когда записки были развернуты, все 50 голосов были за генерала Кутепова»{230}.
Твердо уверовав в силу дисциплины и порядка, Кутепов использовал все рычаги для их укрепления, и не в последнюю очередь суды. Всего за период с 1 ноября 1920 г. по август 1921 г. 178 человек было предано корпусному суду, 75 — военно-полевому и 9 — полевому. За все время существования 1-го корпуса в Галлиполи к смертной казни было приговорено 3 офицера и 4 солдата. Кроме того, 33 человека осуждены на каторжные работы, 244 — на другие наказания. В итоге 0,9% от численного состава корпуса привлекалось к судебной ответственности.
Особо каралось предательство. 21 сентября 1921 г. в лагере были произведены аресты разоблаченных агентов французских спецслужб. Одним из трех приговоренных затем к расстрелу офицеров был полковник П.Н. Щеглов. Очевидно, после его казни в европейской печати белое командование стали обвинять в убийстве невинного и больного офицера, так как штабу Врангеля пришлось выступить с разъяснением причин столь сурового приговора. В письме помощника начальника штаба Главнокомандующего Русской армией генерал-майора П.А. Кусонского военному агенту в Греции сообщалось: «Расстрелянный 30 июня с. г. по приговору военно-полевого суда в Галлиполи полковник Щеглов П.Н. старый кадровый офицер (45 л.) и в старой русской армии состоял в собственном его величества железнодорожном полку… В крайне тяжелые дни для армии, когда в измученную морально и физически массу голодных галлиполийцев был брошен французами призыв ехать в Бразилию, к удивлению своих сослуживцев, полк<овник> Щеглов явился не только ярым сторонником этого призыва, но больше того, самым ревностным и деятельным пропагандистом этой отправки… Но когда люди… бросив армию, стали отъезжать от Галлиполи, полк<овник> Щеглов неожиданно для всех не последовал с ними… Сослуживцы полк<овника> Щеглова потребовали оставить свою часть и перейти в беженский батальон. В батальоне Щеглов позволил себе уже открыто вести агитацию за распыление армии, против высшего командования… Как раз в это время полк<овник> Щеглов заболел москитной лихорадкой. Будучи помещен в лазарет эвакопункта, находясь здесь в качестве легко больного, стал и здесь продолжать то, чем он был занят, и не без успеха… Молодым офицерам, находящимся здесь, он стал излагать свои мысли о том, что "истинно народной русской армией" является не наша, что в Галлиполи, а та, что в России — "советская" армия… Их заявление было последним поводом преданию военно-полевому суду полк<овника> Щеглова. Вопреки газетным сообщениям, на суде полковник Щеглов присутствовал, будучи совершенно здоровым…»{231}
Информация о другом смертном приговоре содержится в сводке Информационного отдела ВЧК № 494 от 10 февраля 1922 г. В ней говорится: «В Галлиполи продолжаются смертные приговоры над офицерами, так, например, приговорены к смертной казни офицеры Годнев и Успенский, признанные виновными в сообщении секретных сведений враждебной власти в местности, объявленной на военном положении. "Враждебная власть" — это французский офицер, которому эти сведения были сообщены. Из них В. Успенский расстрелян, а Годневу удалось бежать»{232}.
Большой резонанс среди галлиполийцев и всплеск газетных сообщений тех дней вызвало еще одно событие. Речь идет о гибели яхты «Лукулл». По прибытии из Крыма Врангель, по воспоминаниям жены его начальника штаба С.Ф. Шатиловой, со своими ближайшими помощниками и их семьями «поселились в русском посольстве, но вскоре семья Врангеля переселилась на "Лукулл", а штаб Главнокомандующего был размещен на пароходе "Александр Михайлович", который стоял на Босфоре, причем оба корабля стояли рядом. Деревянные мостики, — пишет она, — соединяли нас с яхтой Главнокомандующего, с которым мы были в постоянном контакте»{233}.
Но вскоре пароход «Александр Михайлович» в числе других судов отплыл в Бизерту, а основной состав штаба Врангеля перевели к нему на «Лукулл». С одной стороны, это способствовало обеспечению безопасности, придавало некоторую независимость от французов, но с другой — усложняло руководство войсками. Но даже такое, казалось бы, безопасное место оказалось ненадежным. 17 октября яхта была потоплена. Об этом событии упоминает генерал А.А. фон Лампе: «Осенью 1921 года, — пишет он, — итальянский пароход "Адриа" возвращался обратно на Босфор из СССР. Он плыл при тихой погоде, на глазах у всех судов вниз по проливу. Внезапно он круто переменил курс и таранил русскую яхту, на которой в это время жил Врангель»{234}.