В памятке «Зарубежные высшие военно-научные курсы под руководством профессора генерал-лейтенанта Н.Н. Головина», изданной И. Башкирцевым в 1977 г., в связи с 50-летием курсов, читаем: «Ген. Головин представил ген. Врангелю несостоятельность такого начинания, указывая, что опыт минувшей мировой войны еще не изучен, выводы из него не сделаны, какие бы то ни было пособия для изучения этого опыта отсутствуют. Кроме того, нет и достаточно подготовленных руководителей, которым можно было бы поручить преподавание. Ген. Врангель согласился с этими доводами и поручил ген. Головину заняться подготовкой всего необходимого для открытия академии»{290}.
Идея пришлась Головину по душе, и он срочно приступил к подготовке необходимых научных материалов, написал труд под названием «Мысли об устройстве будущей российской вооруженной силы: Общие основания» (1924) и занялся подбором профессорско-преподавательского состава будущей академии. Главы своего труда Головин разослал в места наибольшего расселения русской военной эмиграции, где одновременно стали организовываться кружки, которые потом были объединены в Курсы высшего военного самообразования. В 1925 г. число таких кружков достигло 52, в них занималось 550 слушателей{291}.
Чтобы узнать реакцию офицеров и генералов на свой труд, Н.Н. Головин зимой 1926—1927 гг. в Галлиполийском собрании в Париже прочитал пять лекций. Они оказались настоящим событием в жизни русской военной эмиграции. Зал был переполнен, люди стояли в проходах и в прихожей. Все это подтвердило необходимость учреждения если не академии, то, по крайней мере, высших курсов. Вскоре состоялось решение создать такое учебное заведение.
Зарубежные высшие военно-научные курсы генерала Головина взяли в основу положение бывшей Императорской Николаевской военной академии в редакции 1910 г. Выпускники причислялись к Генеральному штабу будущей армии. Учреждался и соответствующий академический знак с вензелем великого князя и императорской короной. Курсы были рассчитаны на четыре-пять лет и разделялись на три класса: младший, старший и дополнительный. «В младшем классе, — читаем далее у И. Башкирцева, — изучалась теория боевых действий в рамках дивизии. Одновременно проходилась тактика родов оружия и другие военные дисциплины. В старшем классе изучалось использование дивизии в корпусах и в армии… в дополнительном классе проходятся дисциплины высшего порядка в государственном масштабе, иначе говоря, стратегия и связанные с ней вопросы»{292}.
К марту 1927 г., к началу работы курсов, у помощника генерала Головина по строевой и хозяйственной части, инспектора артиллерии 1-го армейского корпуса генерал-лейтенанта М.И. Репьева было уже более ста рапортов от желающих получить высшее военное образование. Была еще часть абитуриентов, произведенных во время Гражданской войны в офицеры из вольноопределяющихся и не получивших среднего военного образования. Им было предложено поступить сначала на военно-училищные курсы, чтобы сдать экзамен на офицерское звание, после чего их зачисляли в младший класс Зарубежных высших военно-научных курсов. Все зачисленные на курсы были разделены на шесть учебных групп в зависимости от званий и полученного ранее военного образования.
Выпускной экзамен первого курса был обставлен очень торжественно. Кроме генерала Головина в комиссию вошли: заслуженный профессор Императорской Николаевской военной академии генерал А.А. Гулевич, бывший начальник Императорской Морской Николаевской академии генерал А.И. Русин и руководители РОВСа — генералы Е.К. Миллер, И.Г. Эрдели, П.Н. Шатилов, П.А. Кусонский и другие высокопоставленные чины.
В конце 1930 г. появилась возможность открыть отделение Зарубежных высших военно-научных курсов в Белграде. Они начали работу 31 января 1931 г. Во главе белградских курсов Головин назначил генерала Генерального штаба А.Н. Шуберского. Эти курсы окончили 77 слушателей{293}.
Курсы формально прекратили свое существование только в сентябре 1939 г., когда Франция вступила в войну с фашистской Германией. Фактически же они существовали и в 1940 г. до начала оккупации немцами Парижа. Курсы произвели шесть выпусков. Среди выпускников были представители всех родов войск и всех чинов. Регулярно посещал занятия первого набора сам генерал А.П. Кутепов, командир Марковской дивизии генерал М.А. Пешня прошел полный курс, командир Дроздовской дивизии генерал А.В. Туркул проходил общее обучение в 5-м наборе.
Чем более отдалялись годы жизни, проведенные в военных лагерях, тем больше было желание галлиполийцев запечатлеть это время, оставить память о своих частях, о себе и своих товарищах. Менялись различные положения устава Общества галлиполийцев, но неизменным требованием в нем оставалось «собирание исторических материалов, относящихся ко времени пребывания членов общества как в Галлиполи, так и после него, их разработка, а также попечение о памятниках, оставленных в Галлиполи и в местах расселения по оставлении Галлиполи»{294}. При этом главное внимание, конечно, уделялось галлиполийскому памятнику. Назначенный для того, чтобы поддерживать его в порядке, сторож-турок регулярно информировал главное правление о состоянии сооружения, его ремонте и затраченных на это средствах. В 1932 г. он даже выслал фотографии, подтверждавшие, что действительно и памятник, и надгробия находятся в хорошем состоянии. Сторожу выслали сумму денег для компенсации понесенных им расходов и жалованье. В следующем году и мэр Галлиполи подтвердил информацию сторожа. Такая переписка продолжалась. В 1936 г. из других источников в главном правлении общества стало известно, что турецкое правительство начало работы по укреплению Дарданелльского пролива на случай войны. Опасаясь, что воинское кладбище может оказаться в зоне инженерных работ и пострадает, генералы Витковский и Фок и капитан Полянский обратились с письмом к председателю Совета министров Турции, в котором просили оставить русское кладбище в сохранности. Ответа не последовало. Сторож же снова прислал письмо, в котором сообщал о хорошем состоянии памятника и захоронений и просил денег. Сам он писать на французском языке не мог, и за него это делал кто-то другой. В 1938 г. от сторожа письма не последовало, и встревоженное этим обстоятельством правление общества обратилось к мэру Галлиполи, а затем, не получив от него ответа, — к турецкому посланнику в Париже с просьбой помочь наладить связь с мэром и сторожем. Ответ был получен только в мае 1939 года. Как пишет в своих воспоминаниях штабс-капитан В.В. Полянский, он поверг всех в большое недоумение. Посланник сообщал, что у русских в Галлиполи своего кладбища никогда не было, они хоронили своих умерших на армянском кладбище, но после того как этот район был занят турецкой армией, охрана кладбища была поручена русскими турецкому гражданину Измаилу-оглы Исану. Однако тот, не получая в течение нескольких лет вознаграждения, оставил свой пост, и муниципалитет города принял на себя расходы по охране и поддержанию кладбища в надлежащем порядке.
Выяснить истинное положение дел было уже практически невозможно — началась Вторая мировая война. Спустя четыре года после ее завершения журнал «Часовой» поместил сообщение о том, что памятник галлиполийцам был уничтожен во время войны, так как там производились фортификационные работы. В 1952 г. генеральный секретарь Общества галлиполийцев В.В. Полянский попросил одного из участников Белого движения, проживавшего в Константинополе, навести справку о судьбе памятника в соответствующем турецком министерстве. Тот обратился непосредственно в администрацию г. Галлиполи и получил ответ следующего содержания: «В ответ на Ваше письмо от 8 ноября 1952 г. имеем сообщить, что памятник, сооруженный армией вблизи фонтана Алаетдин в память русских, умерших в Галлиполи в 1920 году, оставался без охраны и ремонта в течение долгих лет, был разрушен землетрясением 1939 и 1940 годов, и теперь там заброшенный участок земли»{295}.