Таня поднялась на Крепостную гору. Строгая геометрия зубцов. Пышные султаны степной травы, на фоне классических раннеренессансных башен. Фантастический вид на горы Нового света с западной стороны вершины, под Девичьей башней.
И только граффити, вездесущие граффити решительно вторгались в романтический настрой. Особенно покоробила однажды Таню крупная надпись синим пульверизатором на одной из самых древних стен Крепости: «Питер». И год визита представителей «культурной столицы». «Значит, не все питерцы бухают в гостинице? — подумала Таня. — Некоторые все-таки осмотрели памятник истории и архитектуры?»
Солнце клонилось к краю земли, почти до гряды скал сьерра-невадовского вида, маячившей у горизонта. Когда-то на судакской автостанции словоохотливый таксист объяснил Тане, что эта гряда называется «Ленин в Мавзолее», и показал: вон тот зубец, как ботинки, вот пошли ноги, вот задралась бородка, нос, лоб, видите? Тогда показалось похоже, но здесь, из крепости, виделось иначе. И вообще совершенно не думалось о Ленине. Думалось о гораздо более глубокой истории. О временах, о нравах, о суете, о драках-войнах за клочок земли, на котором впоследствии селятся совсем другие люди, и только горстка историков по-настоящему заинтересуется тем, как звали хозяина какой-то башни, и сколько лет он хозяйничал в ней.
На горе становилось холодновато, и Таня сошла пониже, через крепостные ворота и поселочек у стен. Свое название поселок оправдывал — Уютное. По-сравнению с Судаком, все как-то компактно. Когда-то здесь жили немцы, и даже уцелела кирха. Но теперь это место было заселено совсем другими людьми.
Таня спустилась в Судак пешком, мимо Сахарной головы и старого санатория. Свою суперэлитную гостиницу нашла быстро: сказалось давнее знакомство с городом. Влад прислал эсэмэску, что будет допоздна на деловом ужине.
Глава 6
Утром Влад попросил Таню погулять до часу дня, не позже. Подумал и добавил: «Раньше тоже буду занят, так что как раз ровно в 13.00 будет вовремя».
Таня собралась было на морскую прогулку. Но, завтракая за столиком с видом на море, заметила, как изменилась погода. Море зачастило белыми барашками. Со столиков соседнего кафе сдуло несколько пластиковых стаканчиков, и они покатились, подскакивая. Чайкой пролетела салфетка. С пляжей потянулся замерзший народ. Памятуя, как однажды в жару отправилась на морскую прогулку в одном купальнике и промерзла до костей после выхода катера за пределы бухты, Таня представила: если на берегу прохладно и ветрено, то каково же будет в море на палубе? А если не на палубе, то сидеть в эмалированном нутре дрожащего теплоходика и смотреть сквозь старое мутное окно, к которому прилипали восторженными лицами еще отдыхающие конца шестидесятых, — это совершенно не соблазняло.
Побродив рассеянно по набережной, Таня совсем замерзла. Ей захотелось уюта, посидеть где-нибудь в комнате или в тихом саду. С парками в Судаке наблюдалась явная напряженка, но в мини-гостинице, где они поселились, было настоящее чудо садового искусства. Домой!
При подходе к дому Таня застала небольшой переполох. Охранник Владимира Петровича увлеченно ругался с владельцем машины, так как последний, по мнению охранника, совершенно не там поставил свое автотранспортное средство. Впрочем, увлеченность охранника не помещала ему периферическим зрением заметить, что кто-то входит на охраняемую им территорию, он торопливо кивнул Тане и продолжил перепалку. Таня прошла через двор за дом, туда, где, как она помнила, было профессионально взлелеянное царство субтропических растений и уютная беседка с диванчиком. Но тут неожиданно обнаружился еще один очаг напряженности. Спор охранника был детским лепетом, по сравнению с накалом страстей того, что происходило в комнате на втором этаже.
Что самое неприятное, один из двух голосов принадлежал Владу, и издавал сбивчивые робкие оправдания. Другой не принимал извинений.
— Я ему так и говорил, Владимир Петрович, все передал, как вы сказали…
— Передал? Ты, б…дь, передаст, ты! Я тебя, сучонка, из г…на вытащил!! Хочешь легко отделаться, урод?! Думаешь, я тебя просто обратно в то же г…но выкину, и все?!! Нет, сука, я тебе сначала ж…у порву нах…, а потом…
Потом было больше. Намного больше. Таня думала, что на тридцать первом году жизни ее сложно смутить нецензурной бранью, но для Владимира Петровича, как оказалось, это было сущим пустяком. С каждой новой фразой он превосходил самого себя. Эти сокрушительные выражения сыпались и сыпались, и уже почти совсем не было слышно Влада. Но даже не лексика с фразеологией впечатляли. Самым страшным была интонация, что-такое в голосе.