Конверт был тщательно заклеен. Вскрыв его, Вадик и Гусев три раза пересчитали деньги. Ровно сто десять тысяч.
Глава 16
Сережа вошел в подъезд, осмотрел его и вернулся. Бодро доложил:
– Все чисто, Олег Степаныч.
Носков смотрел на фитильного Сережу, как на ребенка. Играет в телохранителя. А ведь в трудную минуту не спасет. Просто не сумеет. Желание есть, умения – ноль. Если ты, дуралей, осмотрел подъезд на первом этаже, это еще не значит, что все чисто. Пулю можно получить и на втором этаже и на третьем. На каком угодно.
– Ладно, Сережа, иди домой. Я, может, здесь заночую.
– Значит, утром быть здесь? – спросил Сережа.
– Я позвоню. Иди, отдыхай, – сказал Носков.
“Если меня изберут, приставлю его к Галине. Пусть ее охраняет”, – подумал Носков, глядя в спину удаляющемуся Сереже.
В маленькой квартирке Аллы царил художественный беспорядок. Всюду лежали кисти и тюбики с краской, книги, одежда, косметика. А посреди комнаты стоял мольберт с наброском портрета Носкова. Олег стоял, держа двумя руками концы воротника куртки, и смотрел прямо в глаза тому, кто рассматривал его на портрете. Только его глаза имели не обычное жесткое выражение, а излучали теплоту и нежность.
– Когда это ты меня зацепила в таком виде?
Алла подошла, встала рядом, положила руки на плечо Носкову.
– Однажды ты посмотрел на меня именно таким взглядом.
– И ты запомнила?
– Как не запомнить. Ведь это было всего один раз.
“Неправда, – подумал Носков. – Просто женщинам всегда мало того, что они имеют”. Правда была только в том, что он не любил жарких слов.
– По-моему, я тебе уже говорила, просто ты не все помнишь: художник раскрывает в портрете не только того, кто ему позирует, но и самого себя.
– Не понял, – отозвался Носков.
– Ты никогда не смотрел на меня так. Ни разу. Просто все эти восемь лет я мечтала, чтобы ты так на меня смотрел.
Носков кашлянул с досадой.
– Знаешь что, дорогая. А не продолжить ли нам этот психоанализ за кухонным столом?
– Пойдем, вождь голодранцев. На меня как раз что-то нашло сегодня. Буду кормить тебя твоими любимыми варениками.
Они прошли на кухню, и Носков набросился на еду.
– Ты не поверишь, однажды я ел вареники в “Национале”. Но твои лучше.
На лице у Аллы появилась вымученная улыбка.
– Жалкий хвастун и лицемер. Можно подумать, что ты ошивался в “Национале” каждый вечер.
– Нас было четверо, – продолжал Носков. – Отмечали окончание юрфака. Сбросились, и кутили целый вечер. А сейчас ужин в “Национале” на двоих стоит 800 долларов.
– Откуда такие сведения?
– Из ящика, откуда еще? Нормальную жизнь мы видим теперь только по телевизору.
– Ничего, скоро и у тебя начнется сладкая жизнь, – Алла старалась, чтобы ее голос звучал весело.
Носков перестал есть.
– Странная ты сегодня. Что с тобой? Ты мне не веришь?
Алла посмотрела отчужденно.
– Я тебе уже девять лет верю.
Носков отложил в сторону вилку. Начинается!
– Я знаю тебя больше, чем ты сам себя, – продолжала Алла. – Как только ты станешь президентом, жена станет тебе намного ближе. Хотя спать с ней ты по-прежнему не будешь. Впрочем, как знать… Может, ты и на жену станешь смотреть по-другому. Она красивая, красивей меня. Она верная, что само по себе ценно. Она умная, тебе не стыдно будет показаться с ней в обществе других президентов. То есть на фоне других жен она будет выглядеть очень достойно.
“Если Кузьмин узнает о моих амурах, обязательно это использует”, – подумал Носков. Этот страх раздражал его, привыкшего считать, что чувство страха вообще ему не свойственно.
Из кухни был виден мольберт. Носков вгляделся еще раз в свое изображение и вспомнил, когда смотрел на Аллу таким взглядом. Было это полгода назад. Алла сказала, что не может больше ждать. Женщина должна родить не позднее 24 лет, а ей уже 32. По существу, она поставила Носкова перед банальным выбором: либо он бросает жену и женится на ней, либо она выйдет замуж за другого человека, пусть не такого героического, зато способного подарить ей покой и обыкновенное женское счастье. Тогда на Носкова что-то нашло, он пообещал Алле, что сделает все так, как она хочет, но не сейчас, а после президентских выборов, независимо от их исхода. Он дал это слово, почти клятву, совершенно свободно, Алла на него не давила. Он и сейчас не думал идти на попятную, по-прежнему считая, что ни с одной женщиной ему не будет так хорошо, как с Аллой. Все, в конце концов, наладится. Нужно только еще немного потерпеть.