— Ладно, — сказал хозяин, садясь. — Вам, молодым, решать. Делайте то, что считаете нужным. Только очень я сомневаюсь, что до судов над убийцами дело дойдет. Пока что Шмидта и его товарищей собираются судить. И судить будут как раз те, кто в них стрелял. Ты газету читал?
На столе лежал свежий номер «Крымского вестника». Вдруг лицо Симонова вновь начало багроветь. Он уставился в газету и дрожащим указательным пальцем водил по строчкам.
— Вот! Вот он! Как же я раньше не заметил?
Поначалу даже нельзя было понять, о чем толкует Симонов, что он внезапно отыскал на страницах газеты, но когда он выкрикнул название канонерки «Терец», стало ясно, в статье была названа и фамилия ее командира.
— Михаил Ставраки! Михаил Ставраки. Он убил.
Симонов выдвинул ящик стола. Звякнуло стекло. Он торопливо опрокинул в рот налитый до половины стакан.
Этот разговор состоялся почти месяц назад, на третий день после возвращения из Севастополя, когда Александр, едва живой, в жару лежал за ширмой в комнате Владимира. Надо было найти врача, да не первого попавшегося, а лишь «своего» человека, который не сообщил бы градоначальнику, что в Ялте появился подозрительный больной. Помогли рабочие маслобойни — Александр успел сообщить Владимиру имена тех, к кому в Ялте можно обратиться за помощью. «Свой» доктор был маленьким лысым человечком, напоминающим озябшего воробья, с традиционным саквояжем в руках — тихий, немногословный, застенчивый. Он определил состояние пациента как очень тяжелое. Штык не задел легкое. Но крови было потеряно очень много. Протерев спиртом руки, доктор тут же обработал рану, прописал мазь, опийную настойку для утоления боли, усиленное питание, сказал, что будет заходить ежедневно и наотрез отказался от гонорара. Кроме самого доктора и рабочего маслобойни, его приведшего, о том, что в комнате Владимира лежит раненый, знали лишь Эдельвейкины. Витька совсем перестал ходить в реальное училище, частенько оставался дежурить у постели Александра, пока Владимир сидел в фотографии. Как-то раз, вечером, сдавая свою вахту у постели больного, Витька радостно сказал Владимиру:
— Уже не только стонет. Уже и говорит… Пить просил.
И действительно, с этого дня дела Александра пошли на поправку. Он понемногу начал пить бульон. Иногда открывал глаза. Но молчал.
Усиленное питание для больного — это деньги. И немалые. Владимир спешил закончить заказ для Зауэра. Но писать идиллическое море было трудно. К тому же силы уходили на другую работу.
Когда же Александр смог говорить и даже сидеть, подложив под спину подушки, они с Владимиром до полуночи читали принесенные доктором газеты.
Баррикадные бои в Москве… Новые и новые забастовки железнодорожников… Волнения в Кронштадте и Чите… Внезапно возникшая и просуществовавшая неделю Владивостокская республика. Тут было над чем задуматься: республика на территории империи! Она возникла после того, как стали возвращаться из японского плена бывшие защитники Порт-Артура. Восстать восстали, республику провозгласили, но, что делать дальше, толком не знали… Власти опять, как и в Севастополе, успели перебросить по железной дороге казаков и те воинские части, в которых были уверены. Волнения в Киеве… Нападения на помещичьи усадьбы в Полесье, на Черниговщине… Миллионы подданных императора вдруг перестали этого императора признавать и отказали ему в праве судить или миловать, издавать указы, манифесты и вообще говорить от имени России. Россия заговорила о себе сама.
Следствие по делу Петра Петровича Шмидта, его товарищей — кондуктора С. П. Частника, Н. Г. Антоненко и А. И. Гладкова — быстро шло к развязке. Военные власти спешили побыстрее предъявить им обвинительный акт. Детали следствия держались в тайне. Но газеты много об этом писали. И подчас трудно было определить, что правда, а что домыслы. Публиковалось и множество телеграмм и писем от рабочих, студентов, солдат и даже кадровых офицеров в поддержку П. П. Шмидта и его друзей с требованиями освободить заключенных. Но было так же очевидно, что власти решили довести суд до финала. И ни у кого не возникало сомнений, что финал будет кровавым.
— Одна беда, — говорил Александр. — Совершенно очевидная: наши выступления были разрозненными. В чем-то мы оказались неподготовленными. Наука на будущее.
Пришел маленький доктор со своим саквояжем. Он даже улыбнулся, увидев, что Александр оживленно беседует и жестикулирует.
— Вот и ладно! Вот и ладно! А я-то, признаться, сомневался. Но молодость и природа-матушка сильнее и мудрее нас, эскулапов. На этот раз, милостивый государь, косая вас миновала…