Я едва приоткрыл калитку, чтобы можно было увидеть милиционера. Ирэн прижалась щекой к моему лицу. Мы остолбенели.
– Да!.. – громко говорил Витек, сидя перед «Опелем» на корточках и прижимая рацию к уху. – Я не буду записывать, потому что все и так увижу!..
Рация шуршала, шипела в ответ, и я не мог разобрать ни слова.
– Как? «Опель»? – уточнил Витек. – Да про «Опель» ты уже три раза говорил! Номер давай!.. Что? «Тридцать шесть…» Дальше!.. «Восемьдесят восемь»?! Мать моя женщина! Сходится!.. Сходится, говорю!.. Да я перед этим «Опелем» сейчас раком стою, его радиатор нюхаю!
Радиостанция хрюкала, шипела, как раскаленная сковородка.
– Не знаю откуда… – ответил Витек и, с трудом выпрямившись, схватился за поясницу. – Отдыхающие! Вроде на пляж пошли… Ну понял, понял, выясню… Добро, сделаю, мать моя женщина…
Я тихо прикрыл калитку и словно приклеился к ней ладонью. Ирэн смотрела на меня помертвевшими глазами. Мы не хотели верить тому, что услышали. Солнце померкло, небо затянуло тучами.
– Петровна! – заорал из-за калитки Витек. – Где эти твои хорошие ребята?
– К врачу пошли, – отозвалась ненавязчивая старушка.
– К какому еще врачу?
– К нашему, к Александру Николаевичу.
– Они что у тебя, больные, что ли? Если больные, так нечего по курортам шастать, – буркнул Витек. – Придется идти за ними в такую жару. Как тут не употеешь?..
Ирэн схватила меня за руку. Мы пустились в постыдное бегство. Через чужие огороды, палисадники, каменные завалы – подальше от курятника, от ненавязчивой бабульки, от Витька, у которого мать женщина. Мне было тяжело, я часто дышал и думал, что в старости, наверное, буду так же бегать, если, конечно, доживу до нее. Ирэн в коротком вечернем платье и на тонких шпильках напоминала циркуль с иголками, которым меряют расстояние по карте. Умный сыщик запросто найдет нас по дыркам в грунте, которые она за собой оставляла. Но Витек – вряд ли.
Мы заползли в виноградник и рухнули на землю.
– Лучше бы старушка глухонемой была, – сказал я и, оторвав от лозы жесткий прохладный лист, прижал его к пульсирующему лбу.
– Как все плохо, Кирилл, как все плохо, – бормотала Ирэн, но особой печали на ее лице я не заметил. Романтическое приключение продлевалось на неопределенный срок и становилось все более изощренным. Теперь мы будем жить в винограднике, а это даже круче, чем в курятнике.
– Да, хуже не бывает, – согласился я. – Сейчас врач расскажет милиционеру о моем пулевом ранении, и Витек даже потеть перестанет от мысли, какого матерого преступника он упустил.
Ирэн, уставившись на незрелую гроздь, беззвучно шевелила губами, морщила лоб и пожимала плечами, словно мысленно спорила сама с собой.
– Не пойму, – сказала она. – А при чем здесь моя машина? Почему она попала в розыск?
– Как это почему? – ответил я, раздвигая листья, чтобы можно было наблюдать за поселком. – Ты вчера требование милиционера игнорировала? Игнорировала. С места преступления скрылась? Скрылась. Вот и получай романтическое приключение по полной программе.
– Подумаешь, игнорировала! – фыркнула Ирэн. – А в чем криминал? Я ничего плохого не сделала!
От жары дрожал воздух, и фигурка милиционера, торопливо идущего по шоссе, казалось, плавится и отекает. Я выпрямился во весь рост и принялся отряхивать брюки. Ирэн продолжала сидеть на земле, не щадя своего единственного вечернего платья. Похоже, что она здорово испугалась ползающего рядом с «Опелем» милиционера. Конечно, ведь ситуация изменилась принципиально. Раньше Ирэн была сочувствующим, сострадающим мне элементом. Теперь же она без всяких условностей наравне со мной делила мою участь, прыгнув ко мне в кипящий чан. Отныне она тоже в розыске, она тоже совершила героический побег с места преступления, и мы с ней конфликтуем с властью в одинаковой степени.
Я с любопытством косился на Ирэн, стараясь угадать, какие метаморфозы происходят с ее настроением. Лучшая проверка человека – это страх. Страх быть убитым, страх перед милицией, страх разориться или страх позора как ничто иное выворачивает человеческую суть наизнанку. Все, что человек с успехом прятал в себе годами, а порой и всю жизнь, мгновенно выходит наружу, когда ему становится страшно.
– Все, Кирилл, – произнесла Ирэн потухшим голосом и вяло хлопнула ладонью по серому пыльному пятну на платье. – Теперь нам с тобой один крест нести.
Так, приехали! Это уже чересчур серьезная заявка. Это уже просто вероломное нападение на мое сердце и душу. Вместо того, чтобы расплакаться и, утирая сопли платочком, посетовать на горькую судьбу, Ирэн, кажется, не без радости увидела впереди заманчивые перспективы. Один крест на двоих – это уже почти что семья.
– Я и один неплохо с крестом справляюсь, – сказал я, рассматривая бинтовую повязку на руке. – Ты можешь вернуться домой.
– Как вернуться? – с неподдельным возмущением спросила Ирэн, словно я переселял ее из комфортной квартиры в сарай.
– Вернешься и заявишь в милицию, что вчера вечером у тебя угнали «Опель». В общем, вали все на меня.
Видит бог, такой бурной реакции я не мог предвидеть. Ирэн, покраснев от гнева, вскочила на ноги. Глаза ее были широко раскрыты, губы дрожали, на переносице выступили капельки пота.
– Валить все на тебя?! – задыхаясь, проговорила она. – Значит, ты считаешь, что я способна это сделать? Ты думаешь, что вот прямо сейчас я повернусь и пойду в милицию? В твоих глазах я выгляжу такой подлой?! Да ты… да как ты мог…
Она замахнулась, и я невольно закрыл глаза. Вот тебе и проверочка! – подумал я. Но какая жертвенность! Какая самоотверженность! Снял бы шляпу, если бы носил.
Я осторожно приоткрыл глаза. Ирэн стояла ко мне спиной. Тело напряжено. Руки крепко обхватывают предплечья. Нервы аж звенят. Зря, конечно, я ее обидел. Но подарок она мне предложила слишком дорогой, ко многому обязывающий. А коль так, то не подарок это вовсе, а предоплата.
– Ирэн, – сказал я и провел ладонью по ее голове. Она напряглась, втянула голову в плечи. – Я не хотел тебя обидеть… Просто я не понимаю, зачем ты портишь себе жизнь? Это ведь действительно мои проблемы, и я сгоряча втянул тебя в них. Ты по доброте душевной готова пойти на самопожертвование. Ты проявляешь самые лучшие чувства. Но ради кого? Ради меня? Да я грубый и неблагодарный человек, и я вовсе не заслуживаю ни твоего благородства, ни твоих симпатий!
Меня прорвало на откровенный разговор. Я почти открыто сказал Ирэн, что ответного хода на ее чувства не будет. Потому как я не хочу делить с ней судьбу. Потому что не могу ответить ей взаимностью. Потому что не хочу ломать ей жизнь и заставлять ее страдать. Да потому что я не люблю ее, вот и весь сказ!
Плечи Ирэн вздрогнули. У меня к горлу подкатил ком. Она плачет? Я ударил ее в самое сердце? Да, это больно. Так же, как больно было мне, когда я лежал на кушетке перед хирургом. Но та боль исцеляющая, за ней следует выздоровление.
Она повернула голову. Красивый, изящный, породистый профиль. Маленький, слегка вздернутый нос, выпуклый лоб, хорошо выраженные губы, короткий подбородок, тонкая шея. На губах дрожит напряженная улыбка, на ресницах радужно блестит одинокая слеза.
– О каких симпатиях идет речь, Кирилл? Кто тебе сказал, что я собираюсь собой жертвовать? – с усмешкой спросила она. – Прости меня за цинизм, но проявлять благородство и бескорыстие в мои планы не входило.
По-моему, это уже была ария не из этой оперы. Я перестал понимать Ирэн.
– Я работаю в твоем агентстве частным сыщиком, – продолжала она, незаметно промокнув платком нос. – Я современная деловая женщина, которая сама делает себе карьеру, сама зарабатывает деньги. И я не настолько богата, чтобы проявлять возвышенные чувства.