Воронцов, явственно, вовсе не только о Западной Европе беспокоится, предвидя "возбуждение революционного духа". Он, как и Алексей Орлов, учитывал весьма неспокойное, раздраженное настроение русской крепостной массы и ничуть не преуменьшал возможных обострений опасного положения внутри страны в случае войны. Николай имел основание написать на полях этого письма: "неутешительно".
Эта работа писалась, повторяю, для читателя подготовленного, осведомленного во внутренней истории России.
Об отсталости России в области обрабатывающей и добывающей промышленности, о порочной системе (а точнее - об отсутствии всякой системы) в области технического обучения, о роковом бездорожье, о роли, которую все эти обстоятельства сыграли во время Крымской войны, - подготовленному читателю известно наиболее важное. Это - тоже неотъемлемая часть того общего исторического фона, без которого многое было бы непонятно в Крымской войне. Замечу, что и здесь тоже историческая наука у нас не сделала той исследовательской работы, для которой наши архивы и в Москве, и в особенности в Ленинграде представляют поистине неисчерпаемый кладезь сведений (и именно о второй половине XIX в.). И тут тоже пришлось, чтобы не разбрасываться и не уходить совсем в сторону от главной темы исследования, отказаться от использования документов, прямо напрашивающихся на внимание, если можно так выразиться.
Приведу лишь один образчик, исключительно только для иллюстрации. Колоссальная держава, имеющая самую большую в свете сухопутную армию и не очень малый флот, должна, конечно, подумать о развитии металлургии и прежде всего механических (оружейных и т. п.) и литейных промышленных предприятий. Это аксиома. Но не меньшая аксиома, что, развивая промышленность, самодержавное государство увеличивает тем самым число рабочих, т. е. крайне сомнительного с полицейской точки зрения элемента. Следовательно, должно не развивать, но сокращать промышленное производство. На это и было обращено внимание заблаговременно, как раз года за три до войны. Московский генерал-губернатор Закревский подал императору Николаю доклад, который не мог не возбудить, конечно, в полной мере высочайшего сочувствия и одобрения.
Вот что докладывал московский генерал-губернатор: "Имея в виду неусыпно всеми мерами охранять тишину и благоденствие, коими в наше время под державою вашего величества наслаждается одна Россия, в пример другим державам, я счел необходимым отстранить всякое скопление в столице бездомных и большей частью безнравственных людей, которые легко пристают к каждому движению, нарушающему общественное и частное спокойствие. Руководствуемый этой мыслью, сообразной с настоящим временем, я осмелился повергнуть на высочайшее воззрение вашего величества всеподданнейшее мое ходатайство о недозволении открывать в Москве новые заводы и фабрики, число коих в последнее время значительно усилилось, занимая более 36 000 фабричных, которые состоят в знакомстве, приязни и даже часто в родстве с 37 000 временно-цеховых, вольноотпущенников и дворовых людей, не отличающихся особенно своей нравственностью". Но как же все-таки быть без фабрик? "Чтобы этим воспрещением не остановить развития русской нашей индустрии, я предположил дозволить открытие фабрик и заводов в 40 или 60 верстах от столицы, но не ближе"{24}.
В Москве и Петербурге новых заводов поэтому не заводили, но и в "40 или 60 верстах" от этих столиц тоже новых предприятий не открывали. Дело шло с такой последовательностью, что к концу Крымской войны во всей России "механических и литейных заведений (нас тут интересующих) было всего 38, а общее число рабочих на этих 38 предприятиях было 4803 человека, сумма же годовых оборотов для всех этих 38 предприятий была равна 2 520 462 рублям". И это было в годы, когда привоз машин и нужных металлических товаров из-за границы прекратился{25}, потому что шла война.
Но и эти заводы нуждаются в сырье и в топливе. Однако и с тем и с другим дело обстояло так: "В России теперь нет недостатка в чугуне, но открытые и разрабатываемые ныне для добычи оного руды расположены в значительном расстоянии от механических заведений и оттого доставка его часто обходится довольно дорого. Впрочем, ни малейшего нет сомнения, что в России железной руды находится весьма много и не в дальнем расстоянии от механических заведений, но разведки и разработки оной не производятся по разным причинам, которые постепенно слабеют и со временем устранятся". Так поставлено дело с сырьем для металлургии. А вот как обеспечиваются эти заводы и паровой флот топливом. Об этом мы узнаем уже не из документов министерства финансов, а из рукописных интимных записок князя Д. А. Оболенского, и его показание дает больше, чем какие угодно официальные доклады, для понимания того, как николаевская Россия готовилась к войне и осуществляла свои хозяйственные задачи.
13 января 1854 г. великому князю Константину Николаевичу, генерал-адмиралу русского флота, пришла в голову необычайно оригинальная мысль: говорят, что в Донецком районе есть антрацит, так вот, не может ли он пригодиться? "У нас нет каменного угля в достаточном количестве для навигации в будущем году, и ежели последует разрыв с Англией, то и достать его неоткуда, - сказал великий князь служившему при нем Оболенскому. - Я намерен сделать опыт заготовления донецкого антрацита, возьмите на себя труд заняться этим делом и сообразите, какие бы следовало принять теперь меры и во что может антрацит обойтись". Оболенский тотчас взялся за дело. Но оказалось, что никто об этом до сих пор как-то просто не думал: "Вчера и сегодня, - читаем дальше в дневнике Оболенского, - я бегал как угорелый, чтобы собрать все сведения по предмету заготовления донского антрацита; оказывается, что это дело - возможно, и хотя оно обойдется очень дорого, но необходимость должна заставить прибегнуть к этому средству"{26}. Едет затем Оболенский в Новочеркасск, чтобы разузнать что-нибудь на месте об этом любопытном антраците, который, "оказывается", может сейчас как раз пригодиться. Тут он обращается к атаману войска Донского, высшему начальнику в крае, генералу Хомутову: "Он не ожидал моего приезда и не зная причины его... узнав, в чем дело, он сказал мне, что писал, настаивал, из кожи лез, чтобы доказать необходимость устроить правильное сообщение и упрочить снабжение России антрацитом, но что все его предположения лежат в Петербурге..." Хомутов обещал взяться за дело, но Оболенский не очень верит в успех: "Препятствий к успешному окончанию этого дела - пропасть, и не знаю, удастся ли нам победить их"{27}. Но уже в следующей записи дневника он выражает надежду на "божью помощь" в добыче антрацита...
Вот пример того, как были использованы неисчерпаемые ресурсы России для организации той отрасли промышленности, которая так гнетуще нужна была для обороны страны. Заводов бы поменьше, ибо они плодят неблагонадежных рабочих; руда всюду, правда, есть, но ее не ищут и не собираются искать; антрацит, поговаривают, бывает будто бы очень полезен, но его еще надо добыть и доставить...
Так готовилось правительство Николая к тяжкой войне, к обороне империи от могущественной коалиции.