Щеголеватый, подбористый полковник Криднер, командир Азовского полка, которого назначил Семякин для атаки первого и самого сильного из английских редутов, держался рядом с ним и поневоле был молчалив, потому что сосредоточенно молчал Семякин.
Светлело быстро. Утренний ветер утих. Туман сползал к морю. День обещал развернуться ясный, может быть даже жаркий, как было накануне.
Тёмно-синие, оторвались от неба и чётко обозначились верхушки Сапун-горы, которая занята была охранительным корпусом Боске. Зоркие молодые глаза пытались даже и без зрительных труб разглядеть на ней кое-где кавалерийские пикеты французов.
Правее пяти батальонов Семякина двигалась уступами 2-я бригада дивизии Липранди. Её вели генерал Левуцкий и полковник Скюдери, командир Одесского полка. Она должна была занять остальные три редута после того, как будет захвачен первый, самый сильный, на холме, названном союзниками холмом Канробера.
За Одесским полком шагом, как на ученье, вытянулась бригада гусар — лейхтенбергцев и веймарцев, которую вёл старый генерал Рыжов.
Веймарцы на гнедых конях и лейхтенбергцы на вороных и сами в чёрных ментиках, шитых золотом, — краса отряда, — очень смутно представляли, придётся ли им, и если придётся, то как именно, участвовать в бою. Но сам Рыжов, начальник всей кавалерии в Крыму, получил приказ Липранди выжидать окончания действий пехоты, и чуть только последний редут англичан будет занят, броситься в карьер на английскую кавалерию и смять её.
Накануне, вместе с Липранди, Семякиным, Левуцким и другими, Рыжов выезжал на рекогносцировку и видел четыре редута на холмах и укреплённый лагерь английской кавалерии за этими редутами, вблизи селения Кадык-Кой; но он сомневался, чтобы редуты, такие сильные на вид, могли быть взяты.
Уже свыше сорока лет прошло с тех пор, как был он произведён в первый офицерский чин. Он участвовал ещё в трёхдневном бою под Лейпцигом, был в войсках, вступивших в Париж; вслед за тем на его глазах проведены были ещё девять кампаний, но ему никогда не приходилось получать приказания, подобного тому, какое он получил накануне от Липранди.
За день перед тем, отправляя его к Чоргуну из лагеря на Каче, с ним очень любезно говорил сам светлейший. Он просто сказал: «Вы присоединитесь к двенадцатой дивизии…» Но присоединиться к пехотной дивизии и даже поступить под команду Липранди (хотя они в равных чинах) ещё не значило получить такую диспозицию, какую придумал этот любимец генерала Горчакова.
Он утешал себя мыслью, что ему, может быть, придётся только ударить в тыл бегущему противнику, хотя сильно сомневался и в этом.
Под его командой было ещё три конных полка: два казачьих — уральский и донской — и сводный уланский, который сопровождал колонну Гриббе. И он вообще не понимал, зачем Липранди потребовал так много кавалерии для наступления на сильно укреплённые позиции в местности, очень пересечённой, крайне неудобной для действия конными частями.
— Ну, куда тут пущу я два полка в атаку? — ворчливо говорил он командиру лейхтенбергцев генерал-майору Халецкому, ехавшему с ним рядом. — Там, у англичан, всё изрыто какими-то безобразными окопами, вы видите?
— Окопы?.. Я вижу кусты, а насчёт окопов… В какой стороне вы разглядели окопы? — поворачивал голову то вправо, то влево Халецкий, длинный, с хрящеватым носом и жилистой шеей.
— Кусты, совершенно верно, кусты! — тут же согласился Рыжов. — Теперь и я вижу, что кусты, а совсем не окопы… Однако не один ли это чёрт, благодарю покорно?
И он пучил круглые светлые глаза, ёрзая жёсткими на вид седыми бровями недоумённо и сердито.
Между тем со стороны Комаров и монастырька Ионы Постного донёсся гулкий штуцерный выстрел, — первый и потому показавшийся всем неумеренно значительным. За этим выстрелом забарабанило вразброд несколько ещё: это, отстреливаясь, отходили от Комаров аванпосты союзников.
— Ну вот!.. Началось! — строго поглядел на Халецкого Рыжов.
Потом он медленно снял фуражку и торжественно перекрестился три раза.
Халецкий поспешно сделал то же, но тут же достал часы и проговорил ненужно подчёркнуто:
— Ровно шесть! Согласно диспозиции!.. Примерный командир этот Гриббе!
— У Липранди они, кажется, все примерные, — ворчнул Рыжов. — А что Одесский полк? Остановился или продвигается?.. Остановился ведь, — что же вы? Не видите разве, что остановился? Значит, и нам стоять.
— Полк, сто-о-ой! — повернул коня боком к передним рядам Халецкий, и конский топот утих постепенно от передних к задним.