Велесов, выслушав эти рассуждения, усмехнулся и сослался на некий закон Мерфи. А когда Федя поинтересовался, что это за Мерфи и в чем заключается названный его именем закон, наповал сразил мичмана чеканной формулировкой: «Если существуют два способа сделать что-либо, причём один из них ведёт к полному краху, то кто-нибудь изберёт именно этот способ». Время для экспериментов еще настанет, сказал «потомок», а пока задача мичмана Красницкого – выполнить то, что ему поручено, уложившись в сроки. Ведь согласно одному из следствий того же подозрительного закона: «Всякая работа требует больше времени, чем вы планируете на нее потратить».
В отряд минных катеров должны были войти шесть единиц: три гички с подвесными пятидесятисильными моторами «Ямаха» на транцах, разъездной катерок с газолиновым мотором, позаимствованный на «Алмазе», а также два катера конструкции генерала Тизенгаузена. Мичман знал, что в «прошлый раз» единственный катер затонул во время ходовых испытаний из-за малой мореходности, и собирался во что бы то ни стало довести конструкцию до ума. Федя решил, что пойдет в атаку на таком катере, и если что-нибудь пойдет не так – сам за это и расплатится.
Даша пришла провожать Федю на Графскую пристань. Мичман с утра заглянул в госпиталь, но с Дашей не увиделся – неулыбчивая пожилая добровольная сестра сказала, что Дарья Михайлова сейчас на курсах, устроенных Пироговым для женского персонала госпиталя. Просить, чтобы ее позвали, молодой человек постеснялся, а дожидаться конца занятий не мог – его ждали в артиллерийских мастерских. Оставив для Даши записку, он отправился по своим делам, уже не надеясь увидеть ее до возвращения из Николаева. И каково же было его удивление, когда на ступенях пристани мелькнули знакомые платок и передник!
К счастью, мичман возвращался на корабль один, иначе природная застенчивость не позволила бы ему задержать сослуживцев. Крикнув шлюпочному старшине: «Погоди, братец, я сей же час», он едва удержался, чтобы не кинуться навстречу девушке со всех ног, как в годы гардемаринской юности. Вместо этого Федя подошел и сдержанно (как ему представлялось) поздоровался. Даша, смущенная не меньше его, неумело присела в книксене и протянула юноше узелок с домашней снедью: глечик творога, завернутые в тряпицу пироги, копченая рыбка, ломоть сала, несколько огурцов и головка чесноку. Мичман пытался отнекиваться, ссылаясь на обильный стол кают-компании, но, разглядев неподдельное огорчение в Дашиных глазах, сдался. Девушка немедленно повеселела и принялась излагать последние госпитальные новости. Главной из них был «обеспамятевший дохтур» с «Адаманта»: его доставили в госпиталь несколько часов назад, и Пирогов уже успел осмотреть нового пациента.
Федя знал, что «потомки» (так с легкой руки Эссена стали называть адамантовцев) возлагают надежды на возвращение именно на Груздева, а потому принялся расспрашивать, что да как. Увы, Даше нечем было его порадовать: «Пирогов долго щупал пульс, выворачивал веки, глядел в зрачки, слушал дыхание, а потом так-то тяжело вздохнул да и пошел прочь». На вопросы хирург не отвечал, делался мрачен и переводил разговор на другие темы.
Дела у профессора обстояли неважно. Но молодость есть молодость; мичман, обрадованный неожиданным явлением предмета своих воздыханий, не мог долго думать о грустном. Пирогов, как всем известно, знаменитый врач, а Груздев, в конце концов, жив, дышит, не страдает ни жаром, ни чахоткой, ни каким-либо другим из известных мичману недугов. А что долго не приходит в себя – так они никуда не торопятся. Сперва надо помочь севастопольцам разобраться с засевшими у Евпатории французами и турками, а также с британцами, сбежавшими в Варну и, несомненно, строящими там козни. А к тому времени, как эти проблемы разрешатся – и с Груздевым как-нибудь да наладится…
Мичман неожиданно для себя пылко попрощался с Дашей, заверил смущенную девушку, что будет считать дни до встречи, и поспешил к гичке.