Европейцы миновали патруль и свернули в переулок. Баш-чауш проводил их взглядом, помедлил и зашипел подчиненным:
– Вы, сыны шакала, за мной! И если хоть один издаст хоть звук – лично намотаю его смрадные кишки на забор, а в брюхо насыплю толченого перца!
Сыны шакала угодливо закивали. Начальнику виднее – раз говорит идти тихо, значит, так надо. Они и шли, держась в двух десятках шагов за подозрительными гяурами, и, когда в узком переулке на плечи им свалились две тени, только один из редифов успел схватиться за саблю. Но вытащить не успел – мелькнуло тусклое лезвие ножа, и все закончилось.
«Зря я польстился на железную рыбину, – успел подумать баш-чауш за мгновение до того, как бритвенно-острое лезвие вошло под ребра. – А мог бы…»
Мир взорвался вспышкой непереносимой боли, и все поглотила тьма. На этот раз – окончательно.
Карел взвесил находку на ладони.
– Ни хрена себе сюрприз! Это что же, мы тут не одни?
– А пес его знает. – Мичман пожал плечами. – Ствол был у моего турка за пазухой. Я его придержал, хотел аккуратненько на мостовую уложить, чтобы, значит, не звякнуло. А волына и выпала! Все же нашумел, паскудина…
Было видно, что мичман считает это своим проколом.
Белых взял пистолет, двумя пальцами оттянул коленчатый затвор, заглянул в патронник. Пусто.
– Три маслины. Вот, гляди, командир…
В прорези плоского, с цилиндрическими выступами магазина поблескивали латунью патроны.
– «Парабеллум», – определил Белых. – Классная пушка, только что-то ствол длинноват. Я как-то в тире стрелял из «люгера», так он был короче. Вот такой примерно…
И показал пальцем какой.
Лютйоганн протянул руку, капитан-лейтенант отдал ему пистолет. Немец повертел оружие в руках, передернул затвор и ковырнул ногтем скол на ореховой щечке рукояти.
– Маринепиштоле Люгер нулль-фиар… четирре, я-а. Дас ист майне пиштоле ди ди тюркише зольдатен у меня отбирайт хэтте…
– Да ладно? – удивился Карел. Он, как и остальные спецназовцы, был знаком с грустной историей «попаданства» обер-лейтенанта. – Выходит, тот козел в феске – это и был тот, что тебя ограбил? Вот ведь, шарик круглый…
– Ну, слава богу, – выдохнул Белых. – А я уж вообразил, что тут еще один немецкий корабль ошивается.
Лютйоганн покосился на спецназовца:
– Дас вэре отшен гут… карашьё. Абер дизе пиштоле ист майн… мой. Кайне Кайзермарине хир… здьес. Плёхо.
– А по мне – так и нормально, – ответил Белых. Ты, Ганс, не обижайся, а только не надо нам тут вашего Кайзермарине. Нет, я ничего против кайзера и немцев не имею, а только сюрпризов и без того достаточно. И давайте-ка поднажмем, а то Блэксторма упустим. Как раз следующая улочка оченно удобная…
Крым, окрестности Евпатории.
15 октября 1854 г.
Прапорщик Лобанов-Ростовский.
Су-лейтенант правильно говорил по-русски; его акцент, характерный для выходца из Царства Польского, забавно накладывался на галльский прононс. Офицер состоял в переводчиках при парламентере, сорокалетнем полковнике в мундире артиллериста. Наверное, подумал Лобанов-Ростовский, су-лейтенант – из потомков тех поляков, что сражались в армии Бонапарта. В кампанию 1812 года французы считали поляков самыми лучшими проводниками и разведчиками – и язык знают, и в нравах местных разбираются, и с казачьими уловками знакомы.
Вид у парламентера был неважный: бледное, с землистым оттенком лицо, пропыленный мундир. И руку бережет: когда адъютант князя Меньшикова предложил гостям сесть – взялся за спинку стула, но поморщился и уступил эту заботу су-лейтенанту. Похоже, французам и правда приходится невесело…
– Командование французских войск надеется, что их противник проявит человеколюбие и согласится на перемирие. Со своей стороны мы заверяем, что никаких вылазок, обстрелов и иных враждебных действий не будет. А как только мы справимся с недоразумениями, возникшими между нами и нашими союзниками, – сможем продолжить переговоры.
– Хватит юлить, мон колонель, – презрительно бросил Меньшиков. – Мы знаем, что ваши солдаты взбунтовались, перекололи половину офицеров, и теперь вы рассчитываете подавить беспорядки турецкими и английскими штыками. Не рассчитывайте, на это мы вам времени не дадим. Хотите остаться в живых – сдавайтесь на аккорд, без условий. Оружие офицерам, так и быть, оставим.
Су-лейтенант растерянно посмотрел на полковника – не знал, как переводить столь бесцеремонный ультиматум. Меньшиков, уловив растерянность переводчика, повторил сказанное по-французски. Полковник резко выпрямился (лицо его скривилось от боли) и быстро заговорил. Су-лейтенант недоуменно глядел то на патрона, то на русских, не понимая, что делать, пока Меньшиков не сделал ему знак – «переводи».