Хиггинс пережил юного ирландца меньше чем на минуту. Кованая стрелка насквозь пробила ему плечо и продолжила полет, завершившийся в кишках соседа Хиггинса – весельчака Аласдейра Фаркухара из Глен-Мор. Но смерть лучшему стрелку Первой дивизии принесла не она, а французский штык, пригвоздивший его к земле. Последним из хайлендерских гвардейцев умер капитан Даунси, отличившийся шесть лет назад при подавлении восстания «молодых ирландцев» у деревеньки Балленгари. Так что душа Патрика О΄Лири могла быть спокойна: парнишка, как мог, отплатил сассанахам и за «Картофельный голод», и за многовековое угнетение своего народа. А если кому-то это покажется слишком незначительным – пусть сделает больше…
Из дневника Велесова С. Б.
«17 октября. Закончилось совещание на «Владимире». На море штиль; корабли стоят на зеркальной поверхности воды, на зюйд-весте, за горизонтом – варненская гавань, набитая английскими судами. Молодцы-загребные налегают на вальки в такт счету шлюпочного старшины: «Два-а-а – раз! Два-а-а – раз! Два-а-а – раз!», весла синхронно опускаются в воду, выгибаются дугой, рассыпают веера алмазных брызг (упаси бог, не на пассажиров!), и снова: «Два-а-а – раз!»
И сто, и двести лет пройдет, корабли будут ходить по морям сначала на угле, потом на мазуте, на атомной энергии, да хоть на сигма-деритринитации, а шлюпочная практика как была, так и останется стержнем морского дела. Так было в эпоху трирем, так будет во времена авианосных ударных групп.
До «Алмаза» оставалось не более полутора кабельтовых, когда я вспомнил: а ведь сегодня один из памятных дней Севастопольской обороны! 17 октября (5-го по новому стилю), примерно в полдень на Малаховом кургане во время первой бомбардировки города погиб вице-адмирал Корнилов. И вот, на календаре та же дата, а Корнилов жив-здоров (во всяком случае, был жив-здоров два часа назад, во время очередного сеанса связи), сидит на люнете возле Евпатории и с интересом наблюдает за разгорающимся во вражьем стане мятежом.
Этим открытием я поделился с алмазовцами, чем вызвал изрядное оживление. Всем ясно, что ход войны изменился необратимо, а вот что будет дальше – это, как говорится, вопрос на миллион. Известие о близком возвращении в XXI век вызвало брожение умов. Не помогли даже туманные обещания Груздева изыскать способ отправить наших друзей в 1916 год – многие заявили о намерении остаться здесь. Среди «невозвращенцев» почти вся команда «Заветного» во главе со старшим лейтенантом Краснопольским. А виноват в этом ваш покорный слуга: кто, спрашивается, тянул меня за язык, когда я, еще до прибытия в Севастополь, поведал «попутчикам», что там скоро начнется? Помню, Зарина как громом поразил мой рассказ о том, что выпало на долю «Алмаза» в 18-м. Власть Украинской народной рады, восстание Румчерода, одесская эпопея, когда крейсер стал плавучим застенком – на нем обосновался Морской военный трибунал. Задержанных офицеров тогда бросали в судовые топки, раздевали на палубе и замораживали насмерть, обливая водой на морозе… и это черноморских боевых офицеров, таких же, как он, Зарин, как фон Эссен, как душка-прапорщик Лобанов-Ростовский!
А дальше – захваченный немцами Севастополь, эвакуация Крыма, позор Бизерты… Остается только удивляться, что в «невозвращенцы» не подались все алмазовские офицеры до единого.
Хотя… наука, как известно, умеет много гитик[21]. Вместо них в 1916-м оказалась наша экспедиция, два корабля, набитых ультрасовременным оружием, морпехами, бронетехникой. Передовой ударный отряд Проекта «Крым 18–54», угодивший не туда. Так что это надо еще посмотреть, как там дело обернется…
За время пребывания в Каче я привык к долгим вечерним беседам с Эссеном. Мы говорили обо всем подряд – о перспективах цивилизации и о науке, в которой мы оба не разбираемся совершено, о том, как отразятся наши эскапады на той хрупкой субстанции, которую принято называть «тканью истории». Потом стало не до бесед – я отлеживался с ранением, Эссен дни и ночи проводил в мастерских, ставя на крыло измученные чрезмерной нагрузкой аппараты. Но, похоже, и он не прочь отвлечься и, как встарь, порассуждать о судьбах мира:
21
«Нау́ка уме́ет мно́го ги́тик» – поговорка, изначально предназначенная для демонстрации карточного фокуса.