***
НЕДОСТРОЙ
На фоне всё разрастающихся огромных поселений, сияющих красными крышами особняков «новых украинцев», которые заполонили весь Южный берег Крыма, взгорки и поляны окрестных лесов, все пристойные уголки у моря, даже Никитский Ботанический сад, Массандру – словно подлинные покойники встают недостроенные здания.
Заложенные с большим размахом в пору существования единой Великой державы – СССР, они сегодня так не гармонируют с окружающим миром, дивной природой Крыма.
Ржавая арматура выступает из балок, плит перекрытия, полов, сгнившие деревянные подпорки, словно забытые на посту солдаты, в давно истлевших мундирах, достаивают свои последние часы, пока их не сожгут бомжи и пацаны на прибрежных кострищах в холодные ночи начальной осени.
Таких объектов множество, но более всего меня поразил недостроенный дом актёра.
Понятно, что такая громада строилась под СССР, где братии артистической было во много раз больше, нежели на Украине, а теперь так и стоит этот бетонный парусник, открытый всем ветрам.
А место – красивейшее. Удивляюсь, как это не купили богатенькие до сей поры и не построили очередное злачное место.
И есть недострой иной, иного рода – на глазах, день за днём, прибавляет часовня на набережной, в честь того, что «изуверы-большевики уничтожили десятки тысяч офицеров, юнкеров и священнослужителей в Крыму».
Множество иных, спешно достраиваемых объектов, которые всё укоряют нас, что и жили не так, и не к тем целям стремились, и что народ мы не единый, и Крым – исконно украинский, и что Россия – только и норовила, то голодомор какой-то устроить, прочие непристойности создавать для украинского народа…
Господи, как же вам не стыдно, святые отцы, как не боитесь Бога?
А что – белые гладили по головке?
Озверели две стороны – до такой степени, что брат шёл на брата, отец – на сына, а друг – на друга.
И когда мы уже на гражданскую войну будем смотреть не одними глазами Михалкова, а честными глазами беспристрастного историка?
Недостроем скоро станет и то, что построено 40–50 лет назад Советским Союзом. Всё уже начинает рушиться, приходить в негодность, а мер, упредительных, никаких нет.
Контрасты в этой области поражают – в ста метрах от «Бристоля» – фешенебельной гостиницы и ресторана, сараюха завалившийся, разбомбленный и грязный, так не гармонирующий с красотой.
А место – очень хорошее и почему его не прибрали к рукам – не знаю.
Ни одного километра дороги, ни одного моста, ни галереи, ничего, кроме доходной и уродливой стекляшки на набережной, не построено новой властью.
А всё, что строится – частные владения, гостиницы, рестораны, приносящие живые деньги новым хозяевам Крыма.
Страсти рассказывают о строительстве жилья для простого народа. Не учитывается ни сейсмоопасность, ни просто здравый рассудок, сдаётся лишь коробка и всё. Да и та почти из песка.
За что ты её будешь до ума доводить – это никого не интересует.
И тут же – дворцы, мама моя родная! Не верится даже, что человеку это необходимо, что ему столько надо.
В этой связи ещё две заметки: дворец Юсупова и музей Пушкина стали уже частной собственностью. Выше этого – распутство ещё не поднималось.
Всенародное достояние перешло в руки загребущие и захотят ли они нас пустить – просто посмотреть музей и дворец – зависит от их воли и каприза.
А дальше – больше: ретивые депутаты Рады предлагают продать тридцать из шестидесяти санаториев, так как на их содержание нет средств. Вот вам и всенародная здравница.
Ничего не учтено, никакой ревизии, контроля – поэтому, кто что хочет, то и творит. По полномочиям и возможностям – если близко к власти притулился, то больше достанется, как Медведчуку, который и Масандру застраивает очередным новым замком для новой молодой жены и отпрыска ею рождённого.
А Крым всё больше и больше зарастает грязью. По крайней мере – на городском пляже находиться уже нельзя, в Ялте. Смрад, вонь такая, что хочется бежать оттуда.
А есть деньги – всё можно купить. Всё, хоть пол-Крыма. И всё будет законно.
В связи с недостроем – не могу не сказать двух слов об Александровском парке.
Если Никитский – ещё худо-бедно держится, то Александровский представляет зрелище более, нежели грустное.
* Всё запаскужено, всё, что в былые лета было ухоженным, красивым – пришло в крайнюю степень запустения.
Везде кучи мусора, следы пьянок-гулянок…
Грустно и больно, сколько же труда положено на то, чтобы эту красоту вырастить, дать ей жизнь.
Зато шумит ресторан героя Украины Софии Михайловны Ротару, (не с одной же «Червоной рути» ей кормиться), куда заходить с нашими деньгами – просто нельзя. Не про нашу честь построен… Для шляхетного паньства новой Украины, да зарубежных гостей…
А мы – русские, из России, какое же это зарубежье? Это даже не Западная Украина…
***
КУКУРУЗА
Как же остро повеяло знакомым запахом. И я даже ещё не поняв, что так встревожило меня, ускорил шаги в направлении этого, до боли знакомого, запаха.
Кукуруза! Да, варёные початки кукурузы, прямо кружили мне голову. Я уже тысячу лет не чувствовал ничего подобного.
И ассоциации, вызванные этим запахом, имели для меня, я это точно знал, как радостный, так и трагический смысл.
Последний меня и тревожил всегда так, с тех памятных дней Афганистана.
На краю кукурузного поля в Джелалабаде, маленького, в несколько квадратных метров, меня и настигла автоматная очередь, которая крест-накрест пересекла моё тело.
Не знаю, как выжил. Кто выходил. Но был на краю бездны, из которой выбирался более полугода.
С той поры – меня болезненно тревожит сухой шелест кукурузных листьев и я, зная даже, что нахожусь у матушки, в родном Крыму, не любил этот шелест и с радостью вырезал все стебли – мать велела, которые она, затем, размолола на специальном барабане и скормила свинье.
Но сегодня эти воспоминания лишь мелькнули в моём сознании, да и погасли.
А вспомнилось босоногое детство и то, как бабушка, в выходной день, варила нам, пятерым внукам, целый чугунок золотых початков; в плошке ставила на стол конопляное масло и соль; да наливала по большой кружке холодного молока. И больше ничего для полного счастья не надо было.
Это был настоящий пир.
Кукуруза – горячая, сочная, быстро поддавалась молодым зубам, а молоко так с ней сочеталось, что очень скоро наступала блаженная и желанная сытость.
Оставшиеся початки в чугунке, которые мы не съедали за столом, бабушка ставила с краю прогретой печи, так как знала, что уже через минуту – мы вбежим в хату и будем вновь просить по варёному, с солью, початку.
Как она умудрялась, не знаю, наверное, считала, но всегда, каждый раз, початков было всем поровну.
И вот я, услышав этот запах на набережной в Ялте, заспешил на него, будто воротился в детство.
Подойдя ближе – увидел красивую, но уже давно отцветшую женщину, очень аккуратную, вежливую, с прекрасной и чистой русской речью и милым голосом:
– Кукурузу хотите? Вспомнилось детство? – и она посмотрела мне в глаза уже не голубыми, а выцветшими, красивыми в былом, очами.
– Да, если можно, парочку, с солью.
Она, не касаясь початков руками, была в специальных полиэтиленовых перчатках, вручила мне два початка в мешочке и два крохотных пакетика соли:
– Ешьте, на здоровье. Только не покупайте, если захотите ещё кукурузы, у цыган. Она кормовая, с полей воруют, а поэтому – очень невкусная, да к тому же – и не безопасно это, химии много.
– А эта – со своего поля. Сама растила. Храни Вас Господь, – густо покраснев, проговорила она, когда я отказался от сдачи. Там её-то и было три гривны, но она выразила сердечную благодарность и даже перекрестила меня на дорогу, трогательно, по-матерински.