— Это театрально.
Мы связаны по рукам и ногам книгой и театром.
Мы объясняемся в любви, спеленатые, боясь сделать жест. Мы говорим плоские, банальные, серые, бесцветные, будничные слова тогда, когда хотели бы говорить слова горячие, как пламень, как лава.
На бумаге этого нет.
Здесь я свободен.
Я не должен следить за своими интонациями. Я могу смело говорить то, чего не решился бы сказать вслух, потому что это „громко“.
Я могу сказать, что я обожаю, обожаю вас, что я молюсь на вас, что вы моё божество, и единственное моё божество!»
«Мой милый друг!
Я очень, рада, что вы написали мне письмо, и спешу ответить.
Это счастливая мысль. Это превосходно. В письмах душа беседует с душой. Нет этих пожатий рук, взглядов, физической близости, которая заставляет кровь приливать к мозгу и пьянить рассудок.
Я хотела бы, чтобы вы любили во мне мою душу! Душу! Душу, а не тело!
Тело! О Боже! Не будем лгать, скрывать и излишне скромничать. Мне многие намекали, говорили о своей любви. О любви к моему телу! И вы — избранник моего сердца, я люблю вас, полюбила вашу душу, потому что, мне кажется, вы любите мою душу.
Ведь я не ошиблась? Да?
Василий Петрович — вы его встречали у нас, — „тоже“ меня любит. Посмотрите, как он старается сесть ко мне поближе. Он рад, если я что-нибудь уроню, чтобы поднять и дотронуться до моей руки, до моего тела. Он ищет всякого случая, чтобы наши руки встретились, ищет коснуться меня рукой. Какая мерзость!
Ведь счастье, грубое счастье любви, состоит из трёх моментов. Желание, обладание и пресыщение. Из них желание — самое лучшее.
И когда я думаю, что я доставляю этому противному человеку лучшее, что есть в любви, — желание, меня охватывает отчаяние.
Нет, мой друг, я хотела бы доставлять вам не это счастье, которое я могу доставить всякому, кто сидит около меня. Нет! Я хочу, чтобы в нашей любви не было совсем этого элемента — элемента чувственности.
Пусть это будет, действительно, союз двух душ, возвышенных, восторженных, любящих и родственных.
О, мы научим людей любить. Мы зажжём на земле этот священный огонь, который погашен чувственностью.
Пусть в нашей любви не будет ничего, кроме мысли, несущейся к любимому существу, кроме мечты, чистой и целомудренной, несущейся к его душе.
Пусть чувственность не примешивается к нашей истинной любви. Ведь одна капля воды портит целую бутылку лучшего вина.
Ни рукопожатий, ни взгляда, ни поцелуя, — мне потому-то и дорога наша любовь, что в ней не было этого чувственного опьяняющего удовольствия.
В письмах, которыми мы будем обмениваться, пусть душа говорит с душой.
Душу во мне любите, мой дорогой, мой любимый, любимый, любимый друг! Душу, а не моё тело!»
«Дорогой горячо и свято любимый друг!
Я был бы не прав, я солгал бы, если бы сказал:
— Я люблю только вашу душу и не люблю вашего тела.
Нет. Это не так.
Что я люблю?
Я люблю гармонию, дивную гармонию души и тела. Эта дивная гармония прекрасной души и прекрасного тела, это — вы.
Послушайте. Разве можно отдельно любить мысль, отдельное слово? Слово без мысли и мысль без слова!
Что может быть лучше, как прекрасная мысль, выраженная в прекрасной форме.
Я наслаждаюсь вами, как наслаждаются стихами, прекрасными по форме, глубокими по мысли.
Вот почему я люблю в вас и душу и ваше тело.
Вы говорите о малейшей физической близости, как о чём-то низменном, недостойном такого высокого чувства, как любовь.
Возьмём самую чистую, самую возвышенную любовь, какая только существует на земле, какую только знает мир, — любовь матери.
Скажите, если бы матери предложили:
— Ты будешь видеть каждый день твоего ребёнка. Он всегда будет при тебе. Ты будешь видеть, как он одет, умыт, причёсан, разговаривать с ним, но всегда в двух шагах расстояния от него.
Ты не будешь иметь права никогда до него дотронуться ни рукой ни губами.
Разве она не сочла бы себя самой несчастной из матерей?
Разве это было бы не величайшей из пыток?
Откуда же эта потребность, даже в материнской любви к физической ласке, к поцелую, — это желание взять ребёнка на руки, чувствовать его тяжесть на своих руках, прижимать его тело к своему?
Нет, мой друг, не нападайте так на бедное тело и не предавайте проклятию его желание, его мечты.
В особенности не делайте этого вы, — вы поэма, облечённая в прекраснейшую из форм. Не проклинайте вашего прекрасного тела».
«Мой друг!
Проклинать своё бедное тело! Как я далека от этого. Увы! — Но как я далека от этого!