Пусть знают, что роман, это — в наш век измышление, ложь, выдумка писак-ремесленников. Что в наш век романа быть не может, что он немыслим.
Зачем я делаю это?
Зачем огораживают на ночь яму, вырытую на дороге, и вешают фонарь?
Чтоб кто-нибудь не упал!
Я не хочу, чтобы люди разбивали себе голову, думая, что в наше время мыслим роман.
Только и всего.
P. S. Конечно, письма будут напечатаны без имени.»
Первый поцелуй
Сударыня!
Вам угодно, чтоб я написал вам легенду о происхождении поцелуя.
Вы знаете, что повиноваться вашим очаровательным капризам — лучшее из моих удовольствий. Требуйте, пока в нашем маленьком романе не получу право требовать я. Требуйте всего, что вам будет угодно. Итак…
На этот раз я с тем большим удовольствием исполню ваше маленькое требование, что, будучи в Индии, я слышал там легенду о происхождении поцелуя.
Да, поцелуй, как и многое хорошее, родился в Индии. И первыми устами, которых коснулся поцелуй, были уста красавицы Лотос.
Она была самою красивою из девушек её города, славившегося красотой.
Жрецы и воины, раджи и певцы, юноши и зрелые мужи — все были у её ног.
И, кажется, только один идол во всём Бомбее не потерял головы от красоты маленькой Лотос.
И вот что однажды записала Лотос в своём дневнике.
Барышни Индии тоже вели свои дневники.
Лотос записывала свои победы и сны на листе того царственного цветка, который мы называем «Victoria regia».
Это самый пышный и благоуханный из цветов, но бойтесь того момента, когда он расцветает: первое дыхание веет ядом.
Вот что писала Лотос на благоухающих ядовитых лепестках:
«Мне снился страшный сон.
Тенистый старый сад. Мохом обросшая скамья. И я, без мыслей, без желаний, пришедшая укрыться сюда от палящих лучей солнца, от страстных речей моих поклонников, отдохнуть от песен, вздохов, возгласов восторга.
Солнце заходило.
Кто-то показался на повороте дороги.
Я в изумлении поднялась с места. Это был идол нашего храма.
О, он не походил на тех, от кого я убежала сюда.
Он не любил, он только позволял себя любить.
Он никогда не сделал бы первого шага.
А между тем я ему нравилась. Немножко. По крайней мере, мне так казалось.
Нравиться идолу? Но ведь это ж было во сне!
И это мне льстило.
Потому что он был идолом, оракулом, богом.
Его приговоров боялись.
В его предсказания верили все.
И во сне мне казалось, что я употребляла все усилия, чтобы разжечь его страсть.
Так и теперь я употребила к этому все средства.
Я завела с ним разговор, немножко смелый, немного насмешливый, немного вызывающий.
Мы стояли у дерева.
Расстояние между нами всё уменьшалось.
И когда я уже чувствовала его дыхание, читала желание в его глазах…
Когда на устах его уже не играла улыбка… Когда, вся облитая заходящим солнцем, я откинула голову и почти коснулась его плеча…
Он вдруг покачал головой, улыбнулся и, пожимая мне руку, сказал:
— Я спасаюсь! Уж очень ты хороша сегодня, маленькая Лотос.
Я прислонилась к дереву.
Да, я довольна, довольна потому, что он не потерял интереса в моих глазах.
Потому, что он всё ещё будет раздражать моё самолюбие и действовать на моё воображение».
Странно! Проснувшись, Лотос ни о чём не могла думать, кроме идола. Это было так же похоже на любовь, как и на любопытство. Впрочем, кто же поймёт, где у женщины кончается одно и начинается другое. Кто сумеет ответить, что толкает девушку в первый раз в объятья: любовь или любопытство?
Трепещущая Лотос взошла в сумрачный храм, где стоял идол, холодный, бесстрастный, улыбающийся тою вечною загадочною улыбкой, которою улыбаются индийские боги. Эта улыбка похожа на ту вечную, широкую и злобную улыбку, которою скалит свои зубы череп, — улыбка смерти над жизнью.
Не сознавая, что она делает, Лотос, взобралась на пьедестал и стояла теперь к идолу близко, как во сне. Её тянуло к этому идолу, холодному, бесстрастному. Как вдохнуть в него жизнь?
Лотос ближе и ближе приближала своё лицо к лицу идола и чувствовала, как камень делается теплее от её дыхания.
Её губы почти касались губ идола. Почти… И вдруг она почувствовала, что губы идола коснулись её уст.
Это не она, это идол сделал движение.
С лёгким криком отшатнулась она прочь…
Глаза идола горели. Яркие краски сбежали, и его лицо было теперь бледно. Идол больше не улыбался.
В тишине храма прозвучал стук меча и венца, выпавших из его рук, и руки идола протянулись, чтоб обнять Лотос.