— Ладно, — Витька ловко опрокинул в рот содержимое стакана, — наливай-ка ещё по половинке! Началось это ещё в Киеве….
… Самолёт мой, как ты помнишь, улетал из Борисполя в семь утра. Значит мне там надо было в пять тридцать уже ошиваться. Понятно, что приехал я накануне. И снял там же в гостинице «Борисполь» нумер. Кстати — за двадцать баксей вполне приличный номерок.
Короче… Уже в четыре часа дня, за день до вылета, я валялся один как болт в номере и пытался читать Достоевского. Но, сам понимаешь, читать получалось плохо — возбуждение перед полётом, то да сё… Всё-таки не осёл пукнул — в Америку лечу! К другану лепшему — богатею знаменитому.
— Это я, — поклонился Розов сам себе. Он всё время подливал калифорнийское в стаканы, и уже второй пузырёк винца потихоньку истощался.
— Ну вот… Кручь-верчусь. Само собой, собрался пораньше лечь дрыхнуть — горничной сказал, чтоб меня в четыре утра растолкала. Но — дохлый номер. Думаю: «Придётся немного накатить. Для сна».
А вёз я тебе помимо водяры чудной хохляцкой, так же коньяк пятизвёздочный «Коктебель».
— Коньяк? Что-то не видал я среди твоих подарков коньяка! — всполошился Димон. — Ах ты мудило! Выжрал, значит, практически, мой коньяк? Повинен смерти!
Он резким движением опустил большой палец вниз и со вкусом отрыгнул. Карытин виновато наклонил голову.
— Каюсь… Но без него — мне бы край пришёл стопроцентово. Дальше слушай. Начал помаленькой. Под курятинку копчёную. Телик врубил. Но там муратень одна как всегда. И так после третьей мне хорошо стало — не поверишь. Готов прямо всех любить и жаловать.
— Я думаю, — недовольно буркнул Розов, — после моего дивного коньяка завсегда всем хорошо. Кроме меня.
— И так мне расчудесно стало, — продолжал, не обращая внимания на ворчание Розова, Виктор. — Нет, ты сам прикинь: за окнами пыль, жара и полная суета сует. Народ в конце лета просто одурел от маеты. А у меня: в кармане виза в штаты, билет в два конца Киев — Амстердам — Бостон. Доллары какие-никакие. Друган за океаном ждёт. В путешествие с ним на целый месяц завалимся… От всех этих приятных мыслей меня просто размазало.
Не поверишь — лет десять так не было кайфово.
Витёк мечтательно прикрыл глаза и отхлебнул винца. Димон присел на диване и стал разглядывать телефонный справочник.
— Ну и хули? Давай дальше.
— Ну дальше, понятное дело, хуже. Думаю: «Ещё б с девахой какой потереться на сон грядущий. Был бы полный ништяк». Ну не с проституткой какой-нибудь. Ты ж знаешь — не люблю я за бабки. Просто повешать ей немного лапши на уши, дёрнуть по рюмахе — и бай — бай. Без всяких там продолжений.
— Дальше давай… — широко зевнул Димон.
— Ну а дальше — вообще труба. Спустился в бар внизу. Сидят две крыски. Ничего такие себе. О, думаю, — то что нужно. Как раз две. Не потяну же я к себе в номер двоих! Да и боязно, сам понимаешь. Бабки, паспорт. Угостил я их для порядку коньячком из бара. Свойто в номере зашкерил — всё надеялся тебе хоть полбанки довезти. Потом пошло-поехало.
Единственно, что помню — когда в номер уже втроём щемились — успел горничной отдать документы, билеты и бабло. И снова напомнил ей про мой подъём в четыре утра.
— Так ты с двумя тётками скакал всю ночь?
— Ну, типа того. Меня и будить не пришлось. В четыре утра мы ещё с этими матрёшками в карты на одевание уже играли.
— На одевание?
— Ну да. Это когда обратный процесс идёт. Эротическая штучка, кстати.
Розов с уважением глянул на друга:
— Блин, ну ты, терминатор, даёшь! И что — сразу в самолёт?
Карытин улыбнулся:
— Слушай дальше. Распрощались мы с девицами. Денег они с меня не взяли — говорят, что у них, типа, выходной был. И все наши потехи — как бы для души.
Бреду я на посадку никакой. Чувствую — это даже не похмел у меня. Просто я ещё бухой в хлам. А тут на паспортном контроле как примахалась ко мне жирнющая, как свыня перед пасхой, прапорщица из погранвойск. Типа, это не ваше рыло на визе — и всё тут. И вообще залупилась — кто, мол, таким бомжам кривым визы в Америку выдаёт? Злющая такая баба. Пошла с моим паспортом куда-то. Ну, думаю — звиздец. Отлетал своё, сталинский сокол…
Вернулась она минут через пять с лейтенантиком помятым каким-то. Но тот, по-моему, круче меня страдал от последствий дурман-воды. Стоит, пошатывается как облучённый.
Сказать ничего не может. Ни он мне, ни я ему. Наконец он кое-как из себя выдавил:
— Ещё есть какие-нибудь документы, кроме загранпаспорта? — и отвернулся. Видать самому стыдно стало за сивуху, которую он отключал без меры накануне. Вонища от негомама дорогая! Даже я, даром что тоже ещё бухой, всё равно почувствовал.