Она это осознавала, но не могла смириться. В ее возрасте я пережил нечто подобное.
Родившись в семье офицера, я провел в небольших военных гарнизонах шестнадцать лет. Военная жизнь для меня была столь естественной «средой обитания», как окружавшие меня среднекрымские поля и дальневосточная тайга. Видя повседневно нелегкую военную службу и «издержки» гарнизонного быта, я никогда не хотел быть офицером. Но офицер для меня всегда был абсолютным авторитетом и военная форма (в те времена у офицеров не было гражданской одежды) воспринималась мною как символ мужского достоинства. И это ассоциировалось с образом отца, гордость за которого было нормальным мальчишеским состоянием.
Когда моего отца неожиданно, фактически, «выгнали» из армии и жизнь нашей семьи резко переменилась, я пережил нечто похожее на шок. Я видел, как резко изменился отец, (тогда он был на десять лет моложе меня сейчас), снявший офицерскую форму. И дело было не только в том, что с формой ушел определенный индивидуальный облик («имидж», как сказали бы сейчас). Не правы те (кто никогда не был в армии), кто думает, что военная форма «обезличивает» человека. Напротив, именно она придает ему индивидуальную значимость. Не случайно в России традиционно так гордились своими «мундирами» (даже солдаты) и за особые заслуги их разрешалось носить пожизненно. Вместе со снятием военной формы (точнее – погон) с человеком (чем он старше) обязательно происходит поразительная метаморфоза, определить которую сразу нелегко. Наблюдая отца, я со временем сделал для себя вывод: человек, неожиданно выброшенный из своей среды, прежде всего, теряет с а м о у в а ж е н и е. Он еще недавно был определенно «кем-то» и вдруг, попав в другую среду, он оказался «никем». Вероятно, то же самое происходило с фронтовиками, возвращавшимися с войны домой. Когда быстро проходила эйфория «свободы», наступала депрессия. Так, я знаю, в наше время возвращались «афганцы». Это же испытал позднее и я по возвращению из-за границы. «Там» ты – Человек, здесь ты – Никто! Если представить себе, сколько человек в нашем обществе прилагал сил, жертвуя подчас всем «личным», для того чтобы добиться успеха (определенной «карьеры»), и, наконец, добившись хоть чего-то конкретного, вдруг однажды понимал, что все это – уже в «прошлом», и в «настоящем» ничего не значит, то сколько же нужно ему мужества, что бы «начать все сначала»…
Но тогда, еще мальчишкой, я этого не знал и не понимал. У нас никогда с отцом не было «близких» отношений, скорее можно сказать, что эти отношения для меня были «тяжелыми». Отец был человеком не сентиментальным и не всегда справедливым. Но он для меня всегда был авторитетом и критерием жизни. Однако в то время, увидев его беспомощным перед неожиданно обрушавшейся на него «гражданской жизнью», как он, хватаясь за любую работу, выносит намеренное унижение со стороны обывательского ничтожества, мне было психологически очень трудно сохранить былое отношение к нему. Впоследствии ему все-таки удалось найти «место» в новой жизни. Но его трагическая смерть, по моему мнению, была неслучайна…
Во второй половине дня я провел занятия в Доме офицеров («экстернат»). Читать мой курс для этой слишком взрослой (30-40 лет) аудитории было очень трудно. Хотя ребята подобрались вроде хорошие (в основном, офицеры). Карпова опять меня подвела: сначала выкупила железнодорожные билеты, а затем позвонила в Киев и узнала, что туда пока приезжать не нужно. Черт бы ее побрал!
В пятницу присутствовал на расширенном заседании коллегии министерства, проходившей в Краеведческом музее. Министр делал годовой доклад. Начал с поздравления Юрию Мешкову, который накануне в Верховном Совете принял присягу. Присутствовали все мои знакомые. Я же познакомился с режиссером драмтеатра Владимиром Аносовым. Подошла ко мне Лариса Кондратенко с предложением написать статью для «Крымских известий». Обычного «фуршета» после коллегии не было…
4 февраля. Стало известно, что вслед за Багровым подал в отставку председатель правительства Самсонов. Межак, сподвижник Мешкова, по радио назвал это «активным саботажем». Сам Мешков улетел в Киев на прием к Кравчуку. Посыпались поздравления Мешкову из России (Гайдар, Явлинский, Шумейко и… мой «знакомый» Степанов из Карелии).
…Суббота прошла, как обычно в домашних «хлопотах». Утром, после прогулки с Клайдом и принятия ванны (большая удача!), сел за киевскую статью. Поначалу пошло, но потом стало тяжелее. Трудно было писать, не зная зачем. Невольно переходил на публицистический стиль. С академическим стилем, вероятно, придется расстаться. Но статью все-таки закончил: