— Здравствуйте! — приветствовала она меня. — У вас гости?
— Здравствуйте, Галина! Да, как видите. Гости. Вы не могли бы на сегодня еще зажарить гуся?
— Алиса Павловна, я не успею. Я собралась сегодня навестить дочь. А с гусем мороки много. Нужно убить, ощипать, распотрошить…
— Я могу все это сделать, — сказала незаметно подошедшая Кэт.
Галина вопросительно посмотрела на меня. Я кивнула.
— Хорошо. Я приготовлю завтрак и схожу за гусем.
Спустился виноватый Кока. Я посмотрела на него и похлопала по плечу, что означало: «Ладно, дружок! С кем не бывает?!» Но Кока еще больше сжался и за завтраком не поднимал на меня глаз.
Кэт вновь продемонстрировала отменный аппетит и крайний эгоизм, уничтожив всю банку икры. Блины она не особо жаловала. Не царское это дело — печеное тесто есть, если икра на столе!
После завтрака пришла потная и раскрасневшаяся Галина. Она принесла огромного шипящего гуся.
— Вот! Еле дотащила. Самый большой, но злющий, гад.
— Что ж ему не быть злым?! Мы ведь собираемся его зажарить, — оправдала я гуся.
— Все руки исклевал, зараза! — потирала руки Галина. — Куда его?
— Давайте за мастерскую. Там можно привязать к забору.
— Я отнесу, — предложила Кэт. — Где мастерская?
Галина посмотрела на нее с благодарностью и указала на флигель. Кэт, схватив гуся за шею, поволокла туда птицу. Огромный гусь выглядел таким беспомощным в ее руках, что мне даже стало его жаль.
— Постойте! — окликнула я ее.
Кэт не остановилась. Я поспешила за ней: хотела предложить покормить гуся перед смертью. Уважить, так сказать, его право на последнее желание. Догнав, я увидела корчащегося гуся в руках Кэт — она закрутила ему шею и сломала ее. Мне стало плохо от увиденного. Я тихо отошла от места экзекуции и села на ступеньки мастерской. Немного отдышавшись, решительно поднялась. Все, довольно! Эта женщина пугает меня. Пусть уходит, сегодня же! Я зашла за угол флигеля и увидела Кэт, содрогающуюся в конвульсиях. Лицо ее при этом выражало блаженство. Странно. Что это? Может, она больная? Похоже на эпилептический припадок, или это что-то другое?
Я подошла к ней:
— Что с вами?
Ее глаза постепенно прояснялись. Она сфокусировалась на мне и бодро сказала:
— Все отлично! Мне нужен нож и кипяток, чтобы разделать и ошпарить гуся.
— Откуда вы знаете, как это делается?
— Жизнь длинная… — объяснила она.
Опять мне ничего о ней не удалось узнать.
Я попросила Галину дать Кэт все необходимое, а сама ушла в мастерскую. За работой я смогу отвлечься от негативных мыслей и домыслов.
Во флигеле я начала привычные манипуляции: протерла кисти, проверила, хорошо ли натянут подрамник, наточила карандаши, подготовила краски, шпатели, тряпки. Обычно после этих процедур я бываю готова творить. К этому времени я обычно понимала, чем буду заниматься: делать набросок будущего полотна или сразу же бралась за смешивание цветов. Так как иногда, получив новый интересный цвет, я под него придумывала сюжет. Сегодня же у меня не было ни одной идеи: мысли непроизвольно возвращались к Кэт. Я осознаю, что она человек из другого мира, и, конечно же, не похожа на меня, поэтому мне трудно ее понять. Я отдаю себе отчет, что не могу и не должна осуждать ее за то, что она другая, но не могу не обдумывать и не анализировать ее поступки. Думая о ней, я все же начала выводить на бумаге линии, что-то штриховать, растушевывать. Очнувшись от мыслей и вглядевшись в рисунок, я увидела на нем лицо Кэт. Но не с правильными чертами, как в жизни, а с искаженными моим предубеждением к ней. Она была уродливой, даже страшной, хотя черты лица были теми же. Это был не документальный портрет человека, а отражение его внутреннего состояния. Вернее, таким, каким я его себе представляла.
— Это я? — прозвучало у меня за спиной.
Она вновь бесшумно подошла и напугала меня. От неожиданности я возмутилась:
— Сюда, — с натиском сказала я, — никому нельзя входить!
Она опять внимательно всмотрелась в мое лицо и неожиданно согласно кивнула:
— Понятно! Больше не войду.
Я так удивилась, что простила ее. Тем более, она уже была здесь.
— Вам нравится? — спросила я ее, указывая на портрет.
Мне интересно было узнать ее мнение, потому что рисунок был очень необычным.
— Похожа, — сказала она.
И это все. Кажется, ее не смутило уродство портрета. А может, его замечаю только я. Я сняла лист с подрамника и отправилась к Коке.
Кока возлежал на шезлонге под зонтом и не читал, и не спал как обычно. Он о чем-то грезил, глядя прямо перед собой в одну точку. Если так будет продолжаться, то скоро у него разовьется бессонница. Бедняга! Совсем выбился из привычного ритма.