И тут-то заметила, что он смотрит не на ключи. А на меня. И что лицо у него странное, чуть ли не страдальческое. Ох. Он обеими руками взял меня за плечи, я и вдруг осознала: это мне все кажется банальным. А ему, может, и не кажется.
Арт приблизил губы к моему уху. Я почувствовала его теплое дыхание. Его бедра ходуном ходили подо мной. А он оказался не таким тощим, как на вид. У него были мускулы, о которых я нипочем бы не догадалась.
Что-то все слишком запутано для профессиональных отношений. Даже таких нестандартных, как наши.
— Боже мой, детка… — голос Арта шел из самых глубин его существа, — я… вы…
Молчи! Не надо!
— Вы меня сейчас локтем проткнете!
Запах растительного масла или новогодней елки напоминает мне тот наш обед в машине (воспоминаниями я обязана остаткам жареной картошки и хвойному освежителю воздуха, который Томас держал в салоне).
— По-моему, здесь не курят, — сказала я, когда Арт полез в карман за сигаретами. — Томас убрал пепельницу. Видите дырку?
— А по-моему, курят, солнышко. Дырка, наверное, просто для красоты. Или для мелочи. Или для атласа. А может, даже для сигарет. Вот, глядите. В самый раз! — Он затолкал в дырку пачку сигарет. — Явно специальный держатель для курева.
— А вам не кажется, что пора бросить? Вы много курите.
— Сам знаю, солнышко.
— Вот и поставьте себе цель. Я буду стремиться к своей цели, а вы — к своей. Могу вам помочь. У меня очень хорошо с самодисциплиной. Это мое сильное место.
Предложение не вызвало энтузиазма, скорее одну только неловкость, а Арту и без того уже было не по себе. Маэстро явно любил простор. Для тела и для мысли. Он никогда не сидел на стуле, предпочитая разваливаться на нем, почти что укладываться поперек. В крошечной же машинке Томаса разгуляться было негде — и настроение у Арта стремительно портилось.
— Кстати, о целях. От вашей Томас не в восторге. — Маэстро завел машину и задом подъехал к окошку раздачи. — Кофе будете?
Томасу не нравилась моя цель? Он ничего такого не говорил во время нашей встречи. Правда, нас быстро прервало столкновение, так что, может, он просто не успел высказаться.
— Лично я считаю вашу цель великолепной, но Томас… ну, думает, что вы способны на большее. Он о вас очень высокого мнения, поэтому хочет предложить дополнительную задачу.
— Например?
— Да что хотите, только бы вам стало лучше.
— Все равно что?
— Да. Лишь бы вы ощутили, что жизнь налаживается.
— Я уже однажды придумала замечательную цель, и что вышло?
— Да это не цель, а хренотень какая-то. — Арт замахал продавцу.
— Разве можно так с клиентом? Это мое личное дело.
— Какая разница, личное или не личное? Все равно это цель неудачника. Я вам помогать не стану, и не надейтесь! Придумали тоже! Генеральная уборка во всем доме! Это не цель. Она вас недостойна. Разобрать гардероб? Пожалейте свое время. Что-то вы скатываетесь на всякую ерунду. Ну, соображайте!
Я молчала.
— Ну же, — не отставал он. — Что вы всегда мечтали сделать? Заветная мечта? Ну?
Испепеляющий взгляд у меня, надеюсь, получился, но лишь подлил масла в огонь.
— О чем тайно мечтали? Научиться на чем-нибудь играть? Ну хоть на гитаре. Все хотят играть на гитаре. Написать книжку? Разве это так трудно? Разбить сад? Выучить итальянский? Влюбиться? Солнышко, нужно придумать что-то творческое, чтоб грело душу. Теплое. Чтоб в него можно было зарыться носом. Или укутать сердце. Что-то такое, чтоб осталось с тобой на всю жизнь. А то — уборка! Господи, отдраить дом! Да что за цель такая гребаная? Отстой!
Разве? После этого ни один из нас не проронил ни слова. Он довез меня до цветочной лавки Томаса и высадил.
Я уже прошла квартал в сторону редакции, когда у меня зазвонил мобильник.
— Прости, солнышко. Я псих недоделанный. Разворачивайся. Я тут, сзади.
Он и вправду был там.
Через час великий маэстро наконец расправил свои длинные конечности. Мы стояли на тротуаре возле Королевской фабрики балетной обуви (основана в 1908 г.). В небольшом трехэтажном кирпичном здании помещалась мастерская брата Гордона. Младшего брата по имени Арт. Маэстро явно хотел устроить мне экскурсию по мастерской.
— А это прилично — заходить в мастерскую, когда его нет?
— Вполне. Братец у меня классный. Он будет рад, что вы все это увидели.
Этот Арт оказался скульптором. Работа у него такая.
— В сущности, скульптор — не профессия. Скорее призвание. Как у священника, — с гордостью объяснял маэстро. — Только от секса не надо отказываться. Ну и конечно, заработок поменьше.
Меньше, чем у священника?
— Ему мало что удается продать в последнее время. Но его будут покупать. Я очень в него верю. Все говорят, что у него талант. Скоро у Арта откроется персональная выставка.
— Здорово. Когда?
— Обойдемся без дат, — отрезал он.
— Без дат?
Он серьезно покачал головой. Я вообще никогда еще не видела его таким серьезным.
— Не будем об этом. — Маэстро вскинул руки, защищаясь от дальнейших расспросов.
— Я не хотела…
— Не в вас дело, солнышко. Просто Арт очень чувствительный. Творческий человек. Ранимый. У него сейчас кризис. Поэтому он не хочет говорить про выставку, боится сглазить.
— Но говорит-то не он. Говорим мы с вами.
— Ему вообще не нравится, когда об этом говорят. — Маэстро начинал злиться.
— Может, ему нужен стимул? А вы не можете ему помочь?
— Когда закончит, тогда закончит. — Гордон послал мне предостерегающий взгляд. — Думаете, он сам не знает, какой идиотизм — проторчать в мастерской больше четырех лет и все еще быть на воробьиный хрен от прорыва? Просто кто-то должен в него верить. Я верю. Всецело.
В жизни не видела, чтоб кто-то так болел за брата. Вот уж не подозревала в Гордоне подобной чуткости!
— Арт делает что может. — Он отвернулся, достал ключ и отпер обшитую металлом дверь. — Это хотя бы начало.
За дверью оказался темный коридор с крутой лестницей в конце. Солнце ворвалось вместе с нами, пятно света бросилось на пол, как подросток с размаху шлепается на песок. В косом луче заплясала пыль. Маэстро взбежал по лестнице через две ступеньки.
— Сюда. Пошли.
Когда я дошла до второго этажа, он ждал меня, застыв посреди комнаты. И явно волновался. Так, будто это была его собственная мастерская. Он выглядел совсем мальчишкой.
— Как вам, Джули?
У меня вдруг заколотилось сердце. От ходьбы по лестнице или из-за зрелища, которое мне открылось?
Надо мной висели два или три десятка чудесных воздушных композиций. Крупные тяжелые шары всех цветов радуги под тонкими— тонкими дугами. Будто метеориты на паутинках. Ну и как мне?
— Красиво… Невероятно.
— Правда? — Он ревниво следил, как мой взгляд переходит с одной фигуры на другую. — Брат спросит меня, что вы сказали. Захочет услышать точные слова.
— Можно сказать, что с этой минуты я больше не хочу драить дом, — ответила я. — Но ведь он не поймет, правда? Придется расшифровывать.
— Шикарный отзыв, солнышко. Самый лучший. Не волнуйтесь, Арт поймет.
Мамины мурашки вернулись. Причем с головы до ног. Я точно знала, что они мне не мерещатся, но все же для верности позвала Марджи и Триш.
— Он кто? — шепнула Триш, глядя в садик, где мама, с закрытыми глазами и вся в мурашках, развлекала великого маэстро. — На психоаналитика никак не похож!
— Какое-то знакомое лицо… — задумчиво протянула Марджи.
— Он точно не актер? И не писатель? — выпытывала Триш. — Фактура подходящая, да и мурашки — верный признак. Во всяком случае, раньше промашек не случалось.
— У него брат скульптор, но не он сам. Нет! — Я постаралась увидеть Арта ее глазами. — И «кантри-энд-вестерн» он тоже не поет. Я с ним познакомилась по работе.
Марджи пришла в замешательство: