— А мне понравилось тогда, в кафе. Не каждый день пробуешь собственную ляжку! — Она имела в виду ту булочку, на которую я намазал стружку масла с ее попы. — М-м, объедение!
— Что, так вкусно? А я все не мог понять, почему у акробатов такой самодовольный вид. Теперь понял.
Тут она хихикнула. Марлен? Над моей шуткой? Вряд ли это пиво, она едва успела к нему приложиться. Осторожно, друг. Будь начеку.
— В общем, когда я вышла из кафе, я подумала — если тебе все-таки нужно, чтоб я позировала… Ну знаешь, для верности… Даррену ведь не обязательно об этом знать. Тут ведь нет ничего такого, правда? — Она повела плечиком. — С нашим-то прошлым… По-моему, глупо не создать тебе все условия для успеха.
Это намек? Она что, со мной заигрывает? У меня в голове замигали прежние сигналы. Внимание, желтый свет. Медленно, очень медленно. Тормози.
— Да-да, солнышко, ты где-то права. — Я улыбнулся и нажал на газ. — Как раз запамятовал, какие у тебя мышцы на бедре!
Друг мой, тебя ничему не учит жизнь. Абсолютно ничему!
— Да что ты?
Марлен вытянула ступню, согнула ногу в колене и отвела чуть в сторону. Потом провела пальцами по бедру. На нем рельефно выступила мышца, в точности как я ее помнил. Красный свет, красный! Стоп! Марлен дотянулась, поймала мою руку, прижала к теплой, смуглой коже и провела ею вверх, вдоль мышцы. Во рту у меня разлилась сладость, и…
— Дай-ка я быстро зарисую, пока ты здесь.
Когда я убрал руку и стал искать по карманам карандаш, Марлен очень удивилась. Но меньше, чем я сам.
— Это недолго. Присядь на табуретку, — предложил я. — Пойду возьму альбом.
В дверь постучали, Марлен встала и пошла открывать. Внизу послышался другой голос, по лестнице процокали сдвоенные шаги — и Марлен вернулась в мастерскую. Вид у нее был совсем надутый — еще более надутый, чем когда она выходила.
— Арт! — Она мотнула головой на незваного гостя.
На верхней ступеньке с разинутым ртом стояла… Джули Тринкер, собственной персоной.
Все, конец. В первую секунду я от изумления проглотил язык. Только отчаянно соображал, как бы спасти положение. Что же такого сказать? Что в роли Гордона я намного ценней, чем в собственной? (Марлен с готовностью подтвердила бы, что сам по себе я не стою ломаного гроша.) Или… Поздно. Я не успел даже покаяться.
— Так вы… Вы — Арт? — спросила Джули. — Арт Стори?
Твою мать!
— Вы ужасно похожи на брата!
Что-что?
— Прямо как близнецы!
Близнецы? Как же я не додумался?
Джули вся засияла. Глаза у нее стали как блюдца. Изумление хлестало через край. Просто фонтан изумления. И это ей очень шло.
— Наверно, вам все это говорят. Без очков и без… — она ткнула пальцем в мой головной убор, — просто одно лицо! — Джули повернулась к Марлен: — Правда, потрясающее сходство?
Ох, черт. Марлен. Я совсем про нее забыл. А она была все там же: тихо стояла и мерила Джули взглядом, уже не первый раз.
— Арт? Похож на Гордона? — Марлен наклонила голову и искоса глянула на меня. — Я давненько не встречалась с Гордоном, но мне всегда казалось — по ним сразу видно, что братья. Арт, правда, упорно возражал… — Марлен побренчала ключами, чтобы я заметил, что она их забрала. — Арт считает себя уникумом. Да, Арт?
Разве?
— Разве?
Но Марлен, не ответив, быстренько распрощалась (не слишком вежливо) и ушла, проскользнув мимо Джули, которая все стояла на верхней ступеньке и ждала, пока ее пригласят внутрь. Я махнул ей, чтоб заходила.
— Моя бывшая жена, — бросил я, будто это все объясняло. (А может, как раз и объясняло.)
Знаю, что вы сейчас подумали. Настал идеальный момент, чтобы сознаться. Выложить Джули все разом. Все равно разоблачения не миновать. А так у меня был хороший шанс, что Джули не станет очень уж шуметь из-за моего признания. Где-то пятьдесят на пятьдесят, совсем неплохо в нашем положении. Да я бы и сознался — правда, правда! Если бы только Джули в тот день не надела новое платье — шелковое розовое, с застежкой спереди. И если б я не уловил аромат ее свежевымытых волос. И если б в ту самую секунду она не подняла глаза к моим печальным, незадачливым висячим друзьям и не наградила их одобрительным кивком и улыбкой. И если б я не увидел краешком глаза какое-то шевеление под потолком, очень похожее на кивок в ответ. Это была мгновенная легкая дрожь — раз, и все. Но ей-богу, они шевельнулись!
Так что не судите строго. Да, я слабак. Может, даже эгоист (скотина, подонок, негодяй, и… спасибо, дорогой читатель, пока достаточно). Но я вдруг понял, что могу потерять гораздо больше, чем думал.
Мне показалось, что лучше будет оставить все как есть, пока Джули не узнает меня настоящего, в неадаптированной авторской версии. А там, глядишь, все решится само собой. А пока Джули будет осваиваться со мной, я потихоньку освоюсь с ней. Мне это тоже было очень нужно, ведь замученная и усталая Джули, которую я знал, даже близко не напоминала сирену, что разгуливала по моей мастерской с бокалом рождественского мерло в руке. Подозреваю, это был не первый ее бокал в тот день. У нее под поясом уже явно что-то плескалось.
На самом деле никакого пояса на ней не было. Джули-сирена вся состояла из нежных, непрерывных, волнистых линий. Шелк платья легко льнул к ее изгибам, как «форд-кабриолет» стелется по горному серпантину: повторяет все извивы, нигде не тормозя. Раньше я не замечал у нее таких форм. Каким-то чудом Джули за одну ночь вся обратилась в тело.
Она стояла напротив меня, за скамейкой. Я наливал вино, а Джули пыталась объяснить, зачем пришла. И врала напропалую, причем очень неумело.
По ее словам, она заглянула в мастерскую на удачу, «вдруг там окажется Гордон» (наверняка вранье), потому что «вчера где-то забыла солнечные очки, может, у него в машине» (точно вранье — очки сидели ободком у нее на макушке). И вообще, она надеялась застать тут Гордона, потому что после того, как они вместе побывали в моей мастерской, она «увидела его в новом свете» (а это, может, и правда). Она вчера послушала, что Гордон говорит про брата и «про то, какой он талантливый» (святая правда!), и только тогда поняла…
— …как я была к нему несправедлива!
— Ко мне?
— Да не к вам. — Она слегка смешалась. — К Гордону. Вас я совсем не знаю.
— А, ну да. Пардон. И что дальше?
— Вчера я увидела его с совсем другой стороны, и оказалось, что он очень чуткий и отзывчивый человек.
Он? То есть я?
— Сначала, когда мы познакомились, я решила, что он… — Джули скорчила рожицу, потом вдруг осеклась: — Ой, нет. Наверно, не надо так говорить. Это несправедливо.
Он — что?
Джули рассеянно водила рукой по скамье, прослеживала пальцами трещины и выбоины, гладила приставшие кусочки глины и капли застывшей краски. Сейчас ее пальчики обводили большую выпуклую блямбу пролитой лазури. Завораживающее движение. Очень чувственное.
Я склонился к ней, чтобы подлить вина. Интересно, она сама-то знает, как чудесно пахнет?
— Говорите, Джули, не стесняйтесь, — подбодрил я. — Это Гордон связан профессиональной тайной. А вы — нет. Он-то психотерапевт, у него рот на замке. Но вы клиентка, вам можно не сдерживаться. Это очень естественно. Так что вперед. Гордон сказал бы, что это хороший знак. Здоровый. И потом, что вы можете сказать о нем такого, чего я сам не знаю?
И я опять подбодрил ее, на этот раз улыбкой. Она пригубила вино и улыбнулась в ответ. Губы у нее тоже были новые, под стать ее новым формам. Аппетитные.
— А вы ему точно не расскажете? — В ее вопросе было больше кокетства, чем тревоги.
Будь на ее месте любая другая женщина, я решил бы, что она со мной флиртует. А может, она и впрямь флиртовала (сам бог велел, с ее-то губами).
— Буду нем как рыба, — заверил я. — Слово скульптора.
Так себе клятва, конечно. Скульптор мать родную продаст за хороший камень. Но в тот момент я поклялся бы чем угодно, только б Джули не замолкала. Да и кто бы не поклялся! Все мы готовы с раскрытым ртом слушать чье-то лестное мнение о нас самих. Даже если (как в моем случае) собеседник и не в курсе, что делает именно это.