Джули понизила голос — напускала таинственность:
— Сначала я решила, что он просто хам.
Он? Я?
— Гордон?
— Ну вот, так и знала, что лучше помолчать, — спохватилась Джули.
Признаюсь, я был в шоке. То есть я, конечно, подозревал, что поначалу показался ей слегка… необычным. Ну, может, не очень приятным в общении. Но чтобы хамом…
— Нет— нет, продолжайте, — произнес я вслух. — Я вас понимаю. Наверное, многие думают так же, как вы.
— Вполне возможно, — задумчиво согласилась Джули.
Что, правда? Есть кто-то еще?
— Но ведь теперь я так не думаю. Гордон… он такой… Чем больше я с ним общаюсь, тем больше он растет в моих глазах.
Уф, хоть что-то хорошее.
— Теперь я поняла, что он очень меня вдохновляет.
О, это еще лучше.
— Он такой честный человек. Искренний, открытый. У вас замечательный брат, Арт.
Джули испустила долгий вздох, от которого у меня самого перехватило дух. Она как-то незаметно передвинулась ближе ко мне — так близко, что я мог сосчитать веснушки у нее под ключицей (четыре).
— Он вам правда нравится? — спросил я.
— Очень! Он такой умный. На меня столько всего навалилось, а он меня вытаскивает. Он очень интересный человек. И такой собранный. Такой ответственный.
Ее палец опять нашел застывший наплыв краски, этот голубой сосок. Она все дразнила его, трогала, теребила. Я верил всему, что она сказала обо мне. Каждому слову. И чувствовал, что бесповоротно, по уши влюбляюсь. В себя.
Взгляд Джули вырвал меня из любовного транса.
— А как он в вас верит, Арт! Мне это очень нравится. Он считает, что вы ужасно талантливый. — Она взяла мою руку и прижала к своей груди — пылко, настойчиво. — Он знает, что вы закончите все свои скульптуры. Даже и не сомневается.
Это я-то не сомневаюсь?
— Не сомневаюсь… то есть не сомневается? — И вы их закончите! Я знаю! — Она уже готова была бороться за дело Гордона. Его вера стала ее верой. — И он в вас не ошибся. Теперь я это вижу.
Джули возвела глаза к моим подвескам, будто эти неподвижные чудища были ангелами, несущими благую весть.
— Он и в вас верит, Джули, — сказал я с еще большим жаром.
— Боже, правда?
— Конечно! Он говорит, что вы поразительная женщина. Он рассказал, какой путь вы прошли и как он уважает вашу стойкость… при том, что вам пришлось пережить…
— Правда?
Джули была в восторге, пока… — Нет, постойте-ка… Гордон говорил обо мне? С вами?
Мать вашу!
— Не совсем. Я понимаю, как это звучит, но…
Думай, думай!
— Но… что? — спросила Джули.
Прыгай, парень. Куда хочешь. Раз, два — пошел!
— Это было во сне, Джули. Гордон разговаривает во сне. Так часто бывает у выдающихся людей. Им не хватает дня, чтобы осмыслить свои открытия, поэтому мозг не отключается даже ночью.
Я украдкой глянул на Джули, чтобы проверить впечатление. В моей истории дыр и так уже стало больше, чем в ажурном чулке. Дырой больше, дырой меньше… Но, как ни странно, дела шли неплохо. Даже больше чем неплохо. Джули не сводила с меня глаз (я уже говорил, что у нее потрясающие глаза?). Похоже, я проскочил.
— А что он еще говорил? — жадно выспрашивала Джули. — Такое, что мне надо знать?
— Вообще-то буквально прошлой ночью Гордон сказал, что, когда он с вами, ему бывает трудно соблюдать дистанцию. Ну, понимаете, профессионализм, этика и все такое. Трудно, потому что…
— Ну же, Арт! — Джули улыбалась и вся раскраснелась от волнения. — Ну, не молчите!
— Потому что вы очень красивая.
Она опешила.
— Да вы это все придумали!
— Нет, не придумал. (И правда ведь не придумал!)
— Но он всегда вел себя так корректно, так сдержанно! — Джули не могла прийти в себя. — Неужели он скрывал свои чувства?
— Надо думать, ему нелегко пришлось.
— Какой прекрасный человек! — Она провела моей рукой по своей голой шее. — Он так мне помог. — И вниз по груди. — Тебе ужасно повезло.
— Знаю. — Свободной рукой я обнял ее за талию. — Ни у кого больше нет такого брата.
— Точно. Ни у кого.
Джули отклонилась назад, выгнулась над скамьей. Ее тело превратилось в плавную, манящую дугу.
— Мне до него далеко. — Я скользнул губами по ее шее. — Просто стыдно.
— Не ругай себя уж слишком, — сказала Джули и поцеловала меня.
Не прерывая поцелуя, она поудобней устроила попку и вытянулась на спине. И утянула меня за собой.
Она вся состояла из изгибов и закруглений, и я с легкостью вписывался в повороты на пути к вершине. Прелестный вид открывался мне слева… и справа… а указатель гласил: «Впереди живописная деревушка. Добро пожаловать». Я и пожаловал.
Все скульпторы обожают особенности и неправильности. Поэтому где-то через час я любовался ножками Джули: на обеих второй пальчик был заметно длинней большого.
— Не смотри! Они такие страшные, — простонала Джули и попыталась вырвать ступню у меня из рук.
Но я не собирался ее выпускать.
— Неправда, они просто чудо. — Я тронул губами сначала один, потом другой пальчик. — Никогда не видел длиннее. — И поцеловал их еще раз.
— Давай не будем говорить Гордону, — вдруг сказала Джули.
— Ему все равно, что у тебя длинные пальцы. — Я обвел один пальчик языком. — Может, ему это даже нравится.
— Нет, я хотела сказать… про это.
Она широко развела руки, и я понял, что она имела в виду. В ее раскинутых руках были мы двое на этой скамье, наш с ней пир — тело к телу.
— А, про нас? Хочешь, чтоб это был наш секрет?
— Да, пожалуйста! Ты же знаешь, какой он.
Что я знаю? Какой он?
Вот эти намеки мне уже не понравились. Они звучали как упрек Гордону, и мне стало неуютно. В конце концов, она говорила не про кого-нибудь, а про моего брата. (Да-да, читатель, я помню, что на самом деле брат был совершенно ни при чем. Но Джули ведь этого не знала!)
— В каком смысле, солнышко? — спросил я.
— Ш-ш-ш.
Ее рука добралась до меня, пальцы вплелись мне в волосы, ухватились покрепче. Она потянула меня к себе.
— Первый поворот налево, — подсказала умница Джули. — А потом все время вверх.
На другой день после наших с Джули головокружительных гонок я пошел навестить Гордона. На двери его палаты красовался плакат:
ВХОД ТОЛЬКО ПО ОСОБОМУ РАЗРЕШЕНИЮ
За палатой ведется наблюдение
Я приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Ничего необычного. Кровать; под одеялом неподвижный Гордон со стояком: белый саркофаг с рукояткой. Рядом с кроватью Мишель торопливо укладывает грязную пижаму брата в сумку. Она явно собиралась лететь прочь.
Каждый день Мишель приносила Гордону чистую пижаму — ни в какую не хотела, чтоб на него надевали больничное белье. Она в первый же день разъяснила это медсестрам.
— Он не должен очнуться в больничной робе, — заявила Мишель. — Я категорически против!
Мишель, вообще— то, «категорически против» много чего. В последние годы ее черный список заметно пополнился. А в те дни Мишель, по-моему, ни разу не высказалась «за» что-нибудь.
— А, пришел. Тогда я пойду, — тускло бросила она, когда увидела меня в дверях. — Уже с ног валюсь. Видел бумагу на двери?
Она закатила глаза и прищелкнула языком. Так делают старики, когда смотрят новости и очередной раз ужасаются человеческой мерзости.
— Я их заставила повесить эту бумажку, — сообщила Мишель. — Я настояла. Что тут творилось! Ты не представляешь! — Она осеклась, вспомнив, с кем разговаривает. — Хотя ты— то, наверно, как раз представляешь. Одним словом, все это нужно было прекратить! — Мишель с силой дернула молнию на сумке. С силой и злобно. — Кстати, не верь всяким ужасам про рак. Вряд ли все на самом деле так плохо. После того, что я видела…