В интересах Гордона и его здоровья Мишель выпроводили из палаты. В коридоре она сцепилась с паломниками — итальянцами, испанцами, французами, русским, японской парочкой, среднеевропейским мальчиком на костылях и старушкой в инвалидном кресле. Мишель дралась за местечко у стеклянной двери. Она как раз успела отпихнуть ребенка с костылями, когда сестра Крисси склонилась к Гордону и прижалась губами к его губам. Мишель успела увидеть, как Гордон закрыл глаза и снова впал в забытье — блаженное забытье сердца. Потому что он тоже целовал Крисси… целовал и целовал…
Паломники рухнули на колени. В полной тишине. Они-то поняли, что узрели чудо.
Ладно. Я раздолбай недоделанный. Согласен.
Через пару часов после того, как брат на моих глазах вышел из комы, я пришел к себе в мастерскую. Луна убывала. Настала пора считать цыплят.
Мои цыплята свисали с потолка и гадили на пол. Куры враскорячку сидели на рабочих скамьях — глаза дикие, ноги трясутся, — набитые так и не снесенными яйцами. Раздутые от запора цыплята влетали в большие окна мастерской и садились мне на руки и на голову. И на сердце у меня тоже квохтали куры с раздутым брюхом, и в них тоже сплошным столбиком, от клюва до зада, громоздились так и не снесенные яйца.
В тот момент я был еще и пьяным раздолбаем. И одиноким, если уж говорить всю правду. Брат воскрес и целуется, а я? Я сидел высоко на стропилах, над скамьями. Одной рукой держался, а второй выписывал в воздухе широкие бешеные круги — пытался рассадить раздутых квохчущих цыплят и устроить из них экспозицию «Я и моя жизнь». В кои-то веки мне с лихвой хватало материала. Я знал, что моя выставка не придется по нраву широкой публике. Зато критики точно будут в восторге: «Браво! Прекрасная метафора бесплодия и упущенных возможностей!»
— Господи, что за вонь?
Я так и видел, как Марлен брезгливо потирает пальцы, словно заранее избавляясь от всякой гадости, которая могла к ним прилипнуть, пока она поднималась (без приглашения) ко мне в мастерскую. Марлен была вся в белом: узкие белые джинсы, короткий белый топик, ногти на загорелых руках и ногах выкрашены белым лаком.
— Похоже, куриное дерьмо, — установил Даррен Половой Гигант. — У меня как-то были акции птицефабрики. Жуткий вонизм! Хуже, чем в свинарнике.
— Привет, Марлен.
Ее визг очень громко отдался в пустом помещении и сбил меня с насеста. Я рухнул на ту самую скамью, где валялся в начале этой (последней) главы, дорогой читатель, — помятый и маясь тошнотой.
— Арт? Господи, от тебя так несет перегаром, что хоть закусывай. — Марлен брезгливо сморщила нос.
— Я тоже рад тебя видеть, солнышко. Марлен пришла сама и привела муженька — в расчете, что меня тут нет. Она удивилась, когда обнаружила меня дома. Но не смутилась. Для Марлен смущение — признак слабости.
— Я пришла показать Даррену, как продвигается мой заказ, — сказала она и щелкнула выключателем. — Пусть посмотрит на него в процессе.
— Ни в коем случае. Топайте отсюда.
— Ну, Арт, мы ведь уже тут. Дай глянуть-то! — Марлен никогда не сдается. — Это она?
Марлен подошла к собственной фигуре. Та стояла на соседней скамье, прикрытая накидкой. Я прикрыл ее, чтобы не лезла на глаза. Марлен отбросила ткань.
— Она больше, чем ты хотел сначала, да?
— Предмет потребовал величины. — Я все еще валялся на скамье.
— Слышишь, Даррен? — Марлен была польщена. — Арт говорит, что я заслуживаю большего.
На самом деле мне никак не давалось лицо, поэтому пришлось отказаться от миниатюры, которая требует проработки всех деталей. Вот так я и обратился к крупным формам.
— Ух ты! Марлен, это просто отпад! Боже, что за ножки, только посмотри! Ты чудо.
Даррен Половой Гигант подошел и встал рядом со мной, на свету. Он лопался от гордости.
— Снимаю шляпу, Артур. Это будет прекрасная вещь. Особенно когда вы закончите голову. Марлен, как есть живая Марлен!
Он отошел, чтобы еще раз полюбоваться безголовой фигурой. Марлен тут же скользнула на его место и зашипела:
— Ты что творишь? Это же не моя нога!
Кажется, самое время собраться с духом и сесть.
— Он-то не заметил, — шепотом отозвался я. — Ему нравится. Он думает, что это лучшая нога, какую он видел в жизни. Ты посмотри на него!
Половой Гигант водил ладонью по выставленному бедру фигуры. Он оглянулся на Марлен и плотоядно подмигнул. Мол, я потом хорошенько все у тебя рассмотрю и обнюхаю.
Марлен зазывно улыбнулась в ответ, после чего развернулась ко мне, готовая вцепиться когтями:
— Чья это нога, Арт?
— Да брось, Марлен. Что не так? Классная нога. Тебе есть чем гордиться.
— Она моложе моей. Это ноге двадцать восемь. От силы тридцать.
К нам подлетел раздутый цыпленок и сел на плечо Марлен. Рад сообщить, что плечо уж точно было ее.
— А что такое у нее с пальцами? Почему второй длиннее большого?
Длиннее? Я плюхнулся обратно на скамью, чтобы уйти с линии огня. Снаряды Марлен свистели у меня над головой, пролетали мимо ушей.
— Я не стану за это платить!
Это был самый мощный ее заряд — и он пропал даром. Мы оба знали: она заплатит. Ни за что на свете Марлен не отречется от ноги, которая даже лучше ее собственной. Она зашагала к двери, на ходу поманив пальчиком Полового Гиганта. Тот неохотно поплелся за ней. Последнее, что я услышал, был ее визг на лестнице.
— Ах, ты! Прямо мне на голову! Да что это такое?
Куриное дерьмо.
Внизу хлопнула дверь. Тишина. Я зажмурился и стал мысленно повторять очертания загадочной ноги, чтобы понять, как же это вышло.
Кто-то сказал (увы, не я), что художник не создает, а открывает то, что уже существует. Именно это со мной и случилось. Я представил, как мои пальцы мнут глину, и вот глина стала плотью, и пальцы прошлись по гладкой белой коже, от живота и груди вверх, к шее, и выше, к… О да!
Я вскочил, окунул руки в ведро и лил, лил воду на твердую глину, пока она не стала мягкой и податливой. Мои пальцы тут же взялись за работу. Они искали, нащупывали истину, извлекали ее на свет божий — как будто она всегда была там, во мне, и только ждала своего часа.
21 Джули
Любовь к себе — это начало романа, который длится всю жизнь.
Оскар УайльдМы не те, за кого себя выдаем. Хуже — мы даже не те, кем сами себя считаем. Наше представление о себе — это черновой набросок, рабочий вариант личности. Это плод кратких моментов прозрения, встреч с подлинным «я», после которых мы гордились собой, или стыдились себя, или просто себя любили. Вот что такое я. Вот на что я могу рассчитывать. Вот на что я могу положиться. Так мы и живем годами — и забываем, что иногда полезно заново познакомиться с самим собой.
Всегда тяжело обнаружить, что ты не тот, кем себя считал. Однако во всем есть светлые стороны. Когда умирает одно, рождается что-то другое. Как часто говорил один мой знакомый, неплохое начало, правда? По крайней мере, это начало.
— Не совсем в моем духе, — заметила Шейла, дочитав мою статью для «Умом и сердцем». — Я рассчитывала на что-то в несколько ином роде. Но мне нравится. Особенно последняя фраза. «По крайней мере, это начало». Пробирает до кишок.
— И все? — спросила я. — Больше ничего не скажешь?
— Да нет, детка. Ты молодец. Отлично справилась. — Утробный смешок потонул в струе дыма. — В твоей-то ситуации… Тебе надо написать еще что-нибудь из той же оперы.
У меня вышло сочинение на тему человеческих отношений, а не тот репортаж о психотерапевтах, которого ждала Шейла. Но я его написала. И освободилась. Можно было двигаться дальше.
После того эпизода в больнице, когда Арт и Гордон слились воедино, мне пришлось задать себе пару неприятных вопросов. Написать статью для «Умом и сердцем» оказалось не так-то просто. Я мучилась неделями. И вдруг, в один прекрасный момент поняла, с чего нужно начать.