На следующий день после её прихода в класс мы с девочками обедали в столовой. Когда в дверях появилась Настя, моя приятельница Ира тихонько шепнула на ухо:
- Никогда не давай ей номер телефона!
- Почему? - удивилась я. У нас всех были телефоны друг друга. Так было проще узнавать домашнее здание.
- Я дала! Она позвонила мне вчера семь раз! Один раз в три часа ночи, когда мой младший брат спал! Я сказала, что не могу говорить, но она всё равно рассказывала, как училась делать шпагат и порвала мышцу в прошлом году.
Я захлопала глазами. Это было уже слишком странно!
- Она идёт к нам! Блин, я вчера трубку бросила! Давай уйдём?
Но смываться было уже поздно. Настя села к нам.
- У нас вчера связь разъединили! У меня уже три раза вчера такое было, и все три раза ночью, представляете? Я тебе столько рассказать не успела! - начала Настя. Историю про шпагат мы услышали все. Потом снова. И ещё раз. И ещё. Казалось, она зазубрила её, как параграф по истории.
Спас нас от Насти звонок. Никогда в жизни я не радовалась ему так, как тогда.
***
Игнорировать людей нехорошо. Это плохо - игнорировать людей. Это их обижает. Представляю, как меня бы злило, если бы кто-нибудь меня начал игнорировать. Это неприятно. Но не игнорировать некоторых невозможно. Настя зарегистрировалась в вк. Теперь мы получаем от неё по 20-30 сообщений каждые полчаса. Настя сообщает нам всё - что она ела на завтрак (с прикреплённой фотографией и припиской нравоучительного характера. Типа «я ем хлопья, и вы ешьте хлопья, как я. Хлопья - это полезно! + фотография хлопьев), как она делает гимнастику (сообщает нам в 5 утра! В пять утра, ёлки зелёные!), как делает уроки... Сначала мы пробовали на эти сообщения отвечать. Но Настя воспринимала ответы, как поощрения, и удваивала или утраивала количество эсэмэс. Потом мы отвечать перестали. Но её это не смущало. Она продолжала писать и писать... Однажды Настя наступила на гвоздь и проткнула ногу. Фотки проткнутой ноги были продемонстрированы всем. Всем! Она интересовалась, стоит ли идти с этим в школу. Мы, естественно отсоветовали. «Учителя, сами знаете, злые! Меня затравят, если я не приду!» - написала Настя, хотя никто из наших педагогов её не травил.
Следующий день был Настиным звёздным днём. Она на переменках всем, включая учителей, показывала покалеченную ногу, независимо от их желания. Настя театрально хромала, вздыхала:
- Ах, я еле дошла до школы!
И ждала, что мы будем аплодировать, восхищаться ей. Свой приход с «раненной» (как сама говорила) ногой она считала чуть ли не геройским подвигом.
С учителями отношения Насти складывались тоже по-особенному, не так, как у всех. На второй неделе обучения Настя подошла к Ольге Георгиевне и спросила (я краем уха слышала этот разговор. Ни за что бы не поверила, что кто-то может обратиться к учителю с такой странной просьбой, если бы не слышала сама).
- Ольга Георгиевна! А можно я буду считать Вас своей мамой? - спросила Настя. Ольга Георгиевна смутилась. За всю её практику таких вопросов ей не задавал никто. Она почему-то покраснела. А Настенька заискивающе улыбалась и смотрела ей в глаза.
- Ну... наверное, можно... - неожиданно ответила учительница.
- А можно я и ребятам скажу, что Вы моя мама?
- Не знаю! Мне надо идти!
Я никогда не видела, чтобы Ольга Георгиевна убегала из класса с такой поспешностью.
Потом Настя подошла к учительнице истории с той же просьбой. И к учительнице биологии. Она обошла всех. Иногда мне начинало казаться, что у неё что-то не так с психикой. Что она пыталась этим добиться?
А потом Настю назначали старостой. Это был ужас. Просто ужас. В девятом классе никто не хочет брать на себя ненужные обязанности, ничего не получая взамен, поэтому никто кроме Насти претендовать на эту неблагодарную роль не стал. Настя оказалось единственной желающей. Свет не знал ещё более придирчивой и дотошной старосты. Настя завела тетрадку в 96 листов и начала тщательно проверять у нас заполнение дневников и сменную обувь.
В десятом классе! Нарушителей она заносила в тетрадь. Так же тех, кто ей не нравился. За компанию. Настя находила, к чему придраться. Самое странное было то, что она действительно верила, что действует во благо класса и закладывала нас с такой важностью на лице, что порой её хотелось ударить. С каждым днём Настя важничала всё больше и больше. Нам начала скидывать сообщения примерно такого типа:
«Тяжела на мне ответственность» и прикрепляла фотографии листов из своей тетрадки, исписанных мелким каллиграфическим подчерком. Подчерк у Насти был настолько правильным и ровным, что казалось, она чертит буквы по линейке. Её дотошность, постоянные проверки, назойливость становились невыносимыми. Настя, как будто не замечала этого. Она искренне полагала, что она лидер класса, у неё самая важная должность и много друзей. Мы старались не общаться, но это было невозможно! Мы, скрипя зубами, отдавали ей дневники на проверку, послушно кивали, когда она пыталась своим нравоучительным тоном отчитывать нас за опоздания. Мы научились узнавать её по звуку громких размашистых шагов, совершенно нехарактерных для девочки. Узнавать и смываться, прежде чем она появится. А её «дружелюбие» росло. Она вычитала в журнале наши адреса и начала ходить ко всем в гости. Выгнать Настю было практически невозможно. Меня сия участь миновала, потому, что я подговорила маму врать, что меня нет, если Настя придёт. К телефону теперь тоже подходила только мама, потому, что если не дай бог трубку брала я, то там, по закону подлости, непременно оказывалась Настя. Она всё-таки добыла мой номер. Разговор с Настей (вернее её монолог) мог затянуться часа на два, а то и на три. Я один раз взяла трубку, услышав Настю положила телефон на стол, а сама пошла делать свои дела. Через пол часа вернулась. Настя даже не заметила моего отсутствия.