- Твоя правда, Филя, - шмыгнул носом санитар и стал обкладывать поставленную на сани корзину соломой. - Ну, ничего, мы скоро всем прихлебателям устроим весёлую жизнь. Мы теперь битые, а, стало быть, и умные... Ничего...
А Поплавский продолжал надрываться и изводить работников незаслуженными упрёками.
Когда санитары принесли ещё корзины, Федотов "прицепился" к санитару Ганину - угрюмому парню с кудлатой головой, красным носом и светло-васильковыми глазами.
- Слышь, Анисим, - подмигивал Кузьма парню, - а сегодня к тебе во сне богородица приходила? Чего на этот раз сделать она велела? С бабами не якшаться али по большому не ходить? Расскажи...
Анисима Ганина в форте все считали человеком старательным, но недалёким и мнительным. Один раз он рассказал товарищам, что к нему во сне приходила богородица и не велела больше пить горькую, а он её не послушался, от чего теперь постоянно очень страдает. Рассказал всё это Ганин по простоте души своей, а Кузьма Федотов, который ради красного словца не пожалеет и отца, теперь при каждом удобном случае всё подковырнуть Анисима норовил. Вот и сейчас завёлся балабол...
- Кончай, Кузя, к человеку цепляться, - Решил вступиться за своего напарника Егор Санин. -
Чего он тебе?
- А тебе чего? - Федотов остановился, снял рукавицы и стал сморкаться, презрительно глянув на Санина. - Я тебя трогаю? Ишь, правильный какой!
- Федотов! Санин! - подбежал к санитарам Поплавский, - а ну прекращай болтовню! Чего встали?! Быстрее грузите! Быстрей! Да, осторожней, черти полосатые...
Притих фельдшер только тогда, когда санитары поставили на сани последнюю корзину. Теперь уже без крика Поплавский стал проверять, как стоят корзины на санях, и, судя по отсутствию сердитых криков, проверкой он остался доволен, но о чём-то задумался, глядя: то на огни далёкого города, но черные стены форта.
- Ну, чего, - подошёл к Поплавскому бородатый возница, - поедем мы, что ли? Тёмно уж, а я обещал бабе в храм сегодня вечером вместе пойти. То вас-то кто с нами?
- Подожди, - Поплавский потёр пальцами виски и побежал к полуоткрытым воротам.
Сперва возчики ждали, молча, потом стали потихоньку роптать в пол голоса, а, ещё чуть погодя, уже вовсю разошлись.
- Поехали! - махнул рукой старший возчик. - Нам ещё на железную дорогу всё сдать надо. А если этим чего понадобится, так я через три дня им опять фураж привезу, тогда всё и исполню.
Возчики сразу же взялись за кнуты, лошади заржали, переступая с ноги на ногу, и потащили тяжелые сани по укатанному снегу. И только развернулись, только выехали на прямую дорогу, из ворот выбежал молодой человек. Он догнал последние сани и уселся рядом с возницей, засмеялся и стал потирать руки, будто счастливый игрок, собиравшийся забрать со стола огромный выигрыш.
Игнат Григорьевич Луговской сидел за своим столом и думал - как бы подоходчивей прочесть санитарам проповедь о недопустимости пьянства во время праздничного дежурства.
- Одну - две чарки в праздник выпить не грех, - еле слышно диктовал самому себе Иван Григорьевич, - а вот меры не знать, так страшнее греха и не бывает. Ещё древний философ Демокрит говорил: надлежащая мера во всём - есть самое прекрасное в жизни. И в Писании о мере немало сказано...
Никого из посторонних в форт не пускали, даже священникам сюда вход был закрыт, поэтому начальник особой лаборатории всегда поручал проводить богослужения именно Игнату Григорьевичу, и Луговской неплохо в этом деле поднаторел. Сегодня он решил сперва прочитать дежурной смене рождественскую молитву, затем молитву на здоровье, а напоследок сказать небольшую проповедь о делах насущных. Проповедь Луговской записывал на листе бумаги, она ему пока весьма нравилась, а потому настроение у него сейчас было приятное и слегка приподнятое.
- Игнат Григорьевич, - вбежал в кабинет Луговского запыхавшийся фельдшер Поплавский, - тут это...
Поплавский был в длинном прорезиненном балахоне, в высоких сапогах, а на груди его висела старая медицинская маска, похожая на птичью голову.
- Чего ты, Борис Федорович, такой всполошный? - улыбнулся фельдшеру Луговской, - поди, дежурству праздничному не рад. Тут уж ничего не поделаешь, помнишь, как сказал поэт: не лёгкий жребий, не отрадный, был вынут для тебя судьбой... Так что...
- Игнат Григорьевич, - не дал доктору завершить мысль Поплавский, - беда у нас: крыса убежала... Из тех зараженных, каких из Китая на той неделе привезли...
- Как убежала? - глаза Луговского округлились и всё благодушие вместе с радостью творчества лопнули, словно мыльный пузырь. Луговской забегал по кабинету из угла в угол. Такая уж у него привычка была: как заволнуется, так и давай из угла в угол шасть да шасть, будто зверь в неволе.
- Не знаю, - подошёл поближе к столу фельдшер и стал расстёгивать балахон , - санитары покормили подопытных животных, а я, прежде чем ворота заразного отделения закрыть, пошёл проверить всё... Как положено... Глядь, а одна клетка открыта... Она в самом углу стоит, а потому я не сразу и заметил.
- Как же так-то? - потёр ладонью лоб Луговской. - Может, санитары открыли, а закрыть...
- При кормлении клеток не открывают, сами знаете, - не дал договорить доктору Поплавский. - На дверях клетки защёлки хитрые стоят, их случайно не откроешь... Кто-то специально крысу выпустил...
- Зачем?!
- А я почём знаю? - захлопал ресницами фельдшер и опёрся ладонями о крышку стола. - Пойдемте, клетку покажу...
И тут заскрипела дверь, впуская в кабинет ротмистра Назарова.
- Чего у вас тут духа...? - сморщили нос ротмистр, но договорить не успел. К нему, прямо-таки, бросился Луговской.