− Уйдешь поди скоро? — спросил дед, прилаживаясь в тенек. Староват стал, за помощником угнаться, силенок нет.
− Уйду, − не стал скрывать Костас.
− Чего так?
Костасу вспомнился предмет завернутый в илитон и оставленный в лесу. Придется вернуться. И многое еще придется сделать. И сделает. Причина ли это уйти?
− Дело осталось.
− Дело? — дед покосился. Врет или правду говорит?
− Не я уйду, ко мне придут.
— Тогда конечно. Вернешься?
− Как управлюсь.
Хитро сказал. Вроде да и вроде нет. Пойми его.
− Она баба справная, − с расстановками, подбирая слова произнес дед.
− Угу, − согласился Костас.
− Присмотрю, − пообещал дед. — Обидеть могут.
Про обидеть правильно сказал. Когда Костас в очередной раз ходил в лес, жерди понадобились, его подкараулили двое. Не деревенские. В деревни никто оружие не носил. Подкараулили попугать, поглумиться да денег стребовать. Их тела он утопил в болоте, в том, где уток бил. Никто про то и не узнал.
Дошла очередь сарай крыть. На улице жарища, пот в сто ручьев гонит. Элиника принесла ему воды. Костас спустился со стропил, жадно пил, проливая влагу на голую грудь и живот. Её шершавая ладошка коснулась вытереть. Пахло раскаленным деревом, звонко шелестела под ногами пересушенная трава. Элиника потянулась к нему первая. Костас отставил кувшин на столбик загона, растянул плечики её платья-туники и оно само спало через широкую горловину. Солнечные лучики испятнали обнаженное тело озорными веснушками. Он прижал Элинику к себе, гладил спину, спускаясь от лопаток к ягодицам. Ворох сена золотым облаком закрыл их от посторонних глаз, заглушил шелестом их движения, не отпустил далеко слова, не предназначенные другим.
− Не надо так миленький…. Не надо…, − шептала Элиника пересохшими жаркими губами не отпуская Костаса от себя. — Понесу ведь…
Что испытывал он к ней? Нежность. Нежность мужчины к женщине, за которую в ответе.
Костас уходил на седьмой день к вечеру, к самой закатной заре, бегущей от серых туч. Проверил панарий, осмотрел яри. Элиника собрала ему небольшой узелок, положив с десяток пирожков. Тех, что на один зубок. Проводила до калитки. Они не разговаривали. Не прощались. Прощание это навсегда. Пусть уж так, без слов. Да и зачем им слова. Они понимали друг друга без них. Такое бывает.
Элиника едва улыбнулась ему. Костас знал её маленькую хитрость. Припрятала в его вещи иголку с ниткой. Чтобы вернулся. На нитке три узелка. Зарок. Столько деток ему народит.
Сразу за поворотом дороги Костас свернул в лес. Нельзя уходить, не свершив положенного.
Небо куталось в тучи, не желая видеть дел людских, а самой большой угольно-черной тучей завесило луну-фонарь. Так что и лучик не прорвется.
Лагерь апелатов[38] дано спал. Смолкли песни, крики, визг Лаймы и Клаи, общих потаскух пользуемых по очереди. Заткнулись самые трепливые, утихомирились скандалисты и склочники, напились досыта охочие до выпивки.
Кубеж проснулся от желания поссать. Выдул вечером лишнего, пузо горой! А чего не пить? Дармовое. Прихватили купчишку с товаром, вот и гуливанили. Кубеж довольно вздохнул. Удачлив у них атаман. Почитай два года в лесу, а ни егеря, ни равдухи их не нашли. И не найдут. Но думай не думай, ворочайся не ворочайся, а подымайся и иди. Все одно не перетерпишь.
Апелат привстал на локте, собираясь спустить ноги на пол. В горло уперлась острая сталь. Кубеж вздрогнул и хотел было выругаться, дескать, что за шуточки, но замер с открыты ртом. В темноте медленно вспыхнули два хищных глаза.
− Деревню Метаха знаешь?
Апелат только сглотнул, дернув кадыком в подтверждение. Слово сказать или кивнуть в ответ не смог.
− Травина сломится, с тебя спрошу. Как с главного.
Кубежу показалось, говоривший, убрав нож от его горла, слизнул кровь с оружия.
«Бескуд!»[39], − сомлел апелат и обоссался.
Пролежал в мокроте до утра. Боясь шелохнуться или позвать кого. Он уверял себя, с перепоя кошмар ему привиделся. Но кошмар начался на утро. Кто-то вырезал половину фатрии. Не горла вскрыл. Выпластал брюшины, вывернул ребра. Смотреть жутко. Атамана Крыня подвесили за ноги на дерево. Выпавшие кишки сложились горкой под головой. Стекшая кровь собралась в ведро. На краю ведра — ковш.
10
К удивлению многих лавка симодария Матуша не работала. Вернее сказать работала, но в нее никого не впускали. Тех, кто шел по делу, отдать долг, договорится об отсрочке, заложить вещи, вежливо просили зайти позже. Лучше завтра, с утра. Тем, кому было охота порассуждать за жизнь, за Матушем такой грешок водился, столь же любезно рекомендовали сегодня не беспокоиться. Настаивать и убеждать бесполезно во всех случаях срочности и надобности, поскольку двери лавки караулил амбал Друз, а к его словам стоило прислушаться, для блага своего драгоценного здоровья.
39
Бескуд — это добровольно принявшие на себя проклятье люди, восставшие из мертвых и ставшие кровососами. Подробно см. www. Bestiary.us/ beskud