− Чувствую руку, — восхитился Циркач и приказал одному из своих. — Собери швырялки, я погляжу.
Его приказ тут же выполнили.
− Как ты с ними управляешься? Они паршиво сбалансированы? Дерьмо не оружие!
− Практика, − ответил Костас.
Пожонглировав ронделями, Циркач выбросом кисти метнул один в дверь. Клинок вонзился в доску и слабо задрожал.
− Ладно. Вижу, толковый человек. Не мудак.
Циркач вернул оставшиеся рондели Костасу. Тот забрал оружие.
− Айда парни, угощу. Да и разговор есть. А ты… сено твое.
Девушка не верит, что с ней поступят не благородно. Но что такое вера? Всего лишь наши заблуждения в чужих истинах и в своей правоте.
Рука Костаса сжала сзади её шею. Сжала больно не вздохнуть, не взбрыкнуть.
− Пустииии, − тянет Кэрри, не в силах шевельнутся. — Ой! Ой!
Чем громче она ойкала, тем сильнее сжимались пальцы Костаса.
− Шею не сверни, − посоветовал Циркач.
Костас повел Кэрри к сараю. Та мелко перебирая ножками, послушно шла.
Хенч сунулся за оружием помочь девушке.
− Тпру, парень! − пресек Циркач попытку вмешаться. — Говорил не повожай девку. Нечего ей с мужиками валандаться. Вот и до валандалась.
Вожак апелатов застыл не в силах ослушаться приказа. Циркач с великим удовольствием наблюдал за внутренней борьбой. Ослушается или нет. Если рискнет, хрен с ним может и отобьет свою сестрицу. Хенч не рискнул. Циркач многозначительно глянул на своего ближайшего подручного. Как после этого верить попам? Человек подобие Создателя? Червяку он подобен. Вше прыгучей!
− Ну, так что парни? — снова обратился к окружающим Циркач. − Или вы теперь не пьете за чужой счет? Вас тоже приглашаю ше-ны керны. Есть у меня пара вопросов ко всем. И к нему тоже, − и рассмеялся. — Как освободится.
16
Злой ли, добрый, наполненный звоном булата или утопающий в садах, лежащий в руинах или поднимающийся к небу по строительным лесам, Мир такой, каков есть и всецело принадлежит мужчинам. Это простая истина, не требующая никаких доказательств. В нем, в Мире, действуют правила мужчин, установлен порядок мужчин и главенствует сила мужчин. И правила, и порядок, и главенствующая сила могут видоизменяться, но суть остается неизменной. Мир был, есть и будет Миром мужчин. Женщины должны помнить об этом. Те, кто считает возможным тягаться с мужчинами на равных, глубоко заблуждаются в своих устремлениях. Равенство мнимое! И хорошо если заблуждение обойдется безнаказанно или искупится малой мерой жертв. В большинстве случаев женщине напомнят, жестоко напомнят кто она. Можно вздыхать о несправедливости, всхлипывать о подлости, молить богов об отмщении, но ведь это Мир мужчин! И он таков! Правда, приходится признать, и мужчины признают, самое прекрасное, что есть в мужском Мире − женщина. Мать, сестра, жена, дочь, возлюбленная…. Разве недостаточно?
Кэрри изредка вздрагивала. Ей хотелось плакать, реветь, выть, но она пересилила слабость. Не дождется! Подумаешь, важность! Не он, так другой бы ей ноги раздвинул! Но другого она, возможно и простила, но его… Его нет!
− Убью, − произнесла она легко, будто говорила о чем-то обыденном. Настолько легко, что ей веришь. Она так и сделает.
− Верю, − согласился Костас. Её желание понятно и объяснимо.
− Не сейчас. Позже. Когда смогу!
Она отомстит. Действительно отомстит. Но не ему. Как охотничий пес, пройдет по его следу вспять. Доберется до Метахи. Начнет с деда, обещавшего присмотреть за Элиникой и не дать в обиду. Потом очередь дойдет до самой Элиники. Женщины жестоки. Невообразимо жестоки. И жестокость их одного корня с инстинктом материнства. Переступить все и всех, но выносить, выходить потомство, пустить в жизнь. Но как часто бывает, материнство не реализовалось и ждет своего часа, а жестокость: подлая, вседозволяющая, страшная, на поверхности, готовая воплотиться в явь.
− Ммм… − выдохнула она, не сдержав клокочущую ярость.
Её неистовство Костас почувствовал кожей, потом принял сознанием.
− Понадобится, буду искать тебя всю жизнь! Слышишь?
Кэрри было бы легче, ударь он. Значит права, значит так и следует поступить!
− Слишком долго, − посочувствовал Костас и вогнал дирк ей под сердце.
Девушка дернулась и вытянулась. Жажда мести так и осталась желтой крапинкой в застывших глазах, направленных вверх.
Костас сел, взялся за рукоять выдернуть оружие, но так и оставил торчать в остывающей плоти. Что он испытывал сейчас? И испытывал ли вообще? Почему там внутри него спокойно? Не колыхнулись ни гнев, ни жалость, ни иное свойственное человеку чувство.