К началу 1970-х годов верхушка карьерных лестниц во всех сферах уже прочно оккупирована. На самом верху — сверстники Леонида Брежнева, выдвинувшиеся в 1937-м, чуть пониже — уцелевшие фронтовики, поколение Григория Романова. Шестидесятникам был дан шанс в годы оттепели, потом их карьера резко затормозилась. И все же те, кто родились одновременно с Владимиром Высоцким или Олегом Ефремовым, сумели закрепиться в академической науке, творческих союзах, в реферантурах ЦК и обкомов. Собственно, все эти три поколения: брежневское, романовское и евтушенковское, из которого потом вырастут Горбачев и Ельцин,— и образовали пробку на дороге к успеху. Для многочисленных детей фронтовиков, появившихся на свет в конце 40-х — начале 50-х годов, места не оставалось. Они были обречены на то, чтобы всю жизнь карабкаться до полковничьих погон, генеральские же им вовсе не светили. Люди, которым было уже за 30, могли претендовать разве что на правящие позиции в ВЛКСМ. А у тех, кто в это время еще учился в вузах, не было и таких шансов на восхождение, на самореализацию в рамках официальной системы. Но их родители не понимали, что старые способы в новых условиях не работают. Средний класс стремился к самовоспроизведению. Поэтому поколение фронтовиков и следующие за ними «дети двадцатого съезда» планируют для своих детей примерно такую же тропу к успеху, по которой шли сами,— только более прямую, быстрее выводящую к цели. Но для молодежи, вступавшей в жизнь, родители, по большей части, представлялись неудачниками, не способными быть ролевыми моделями. Любые советы старших воспринимались иронически: было слишком понятно, что по этим рецептам больше не живут.
МИЗАНСЦЕНА
Историк Ипполит Тен писал о предреволюционной Франции Людовика XVI и Марии Антуанетты: «Мизансцена уже расставлена, осталось поднять занавес». Все персонажи бурной петербургской истории 90-х годов уже ходят по городу, они уже посмотрели свои важнейшие фильмы и прочли главные книги, обрели идеологию, но их пока никто не видит. Студент ЛИТМО Владимир Кумарин, студент восточного факультета ЛГУ Андрей Константинов, врач первой подстанции «Скорой помощи» Александр Розенбаум.
Я работал на заводе и учился на вечернем факультете экономического факультета. Потом оказалось, где-то к четвертому курсу, что надо работать по специальности, и тогда я пошел работать в НИИ. Называлась эта история НИИ Гипротяжмаш. Находилась эта контора в Инженерном замке. Работал я там года два, и это было самое страшное время моей жизни. Назывался я там старший техник, зарплата у меня была 90 рублей. Такой отдел, метров сто зал, человек 30 за столами сидят: инженеры, руководители групп, у начальника стол с телефоном. Я был человек еще молодой, романтический, и говорил — вы мне дайте, чем тут заняться. А они мне говорили — ну, вы сидите. Я тогда стал читать книжки. Приносил из дома книжки, складывал их в верхний ящик стола, сидел и читал. И довольно долго этот номер у меня проходил, месяца три, пока ко мне не подошел главный инженер этого НИИ — такой породный поляк с красивой фамилией — и он меня застукал. И он говорит: «Ну и что вы читаете, молодой человек? Роман? Читать имеете право только техническую литературу». И мне объявили выговор.
В Инженерном замке работало тысячи две человек, там же было штук пять этих НИИ. Ругали советскую власть в курилке, при этом жили плохо. Получали по 110 рублей. Ну хватало на вино, на сырок на плавленый. И на ругание советской власти...
Вся эта штудия заканчивалась в 6 часов вечера. В половине шестого все барышни начинали краситься, сумочки собирать. Как известно, из Инженерного замка был только один выход. Когда звенел звонок на весь замок, а все уже стояли на низком старте, там начиналась дикая давка. Потому что если ты, не дай бог, задержался на работе до 5 минут седьмого, то ты уже все — пропал. Так народ работу любил.
Я понял, что я так больше не могу. И я сознательно пошел работать на завод зарабатывать деньги. На заводе платили больше, были всякие премии, прогрессивки, ну и было что стырить. Сейчас забыли одну штуку — был целый ряд вещей, которые принципиально в советских магазинах не продавались. Вот нельзя было купить шуруп или болт с гайкой. То есть изначально предполагалось, что люди это приберут себе. Если у человека дома есть гвоздь, то он или упер его с завода, или ему принес его друг, который работает на заводе. Потом появился такой термин, «несуны», которые вот с завода несут, и пословица появилась: «Тащи с завода каждый гвоздь, ты здесь хозяин, а не гость». У меня был начальник цеха, он так рассуждал: «Вот так бывает, воры, домушники, там, скокари. А я вор промышленный». Он каждый день уходил с завода с портфелем и должен был что-нибудь унести. Как-то я захожу к нему в кабинет, говорю: «Толя, пойдем». Ну в рюмочную пора уже, смена закончилась. Он говорит: «Суеверие — не могу, портфель пустой». Заметался по кабинету, сорвал грязные занавески, запихал в портфель и пошел. Говорю: «Толя, зачем тебе они?» Он: «Ну хоть на тряпки, не могу так идти».