— Рядовой Егоров Василий.
— Рядовой Егоров Иван.
— Кого-то из вас придется произвести в ефрейторы, — ворчливо говорю я. — Чтобы хоть по лычкам разбирать, кто Василий, кто Иван.
Мне надо хоть шуткой скрыть свою легкую растерянность, которую, конечно же, заметили все. И по тому, как засмеялись ребята, я понял, что шутка пришлась кстати и напряжение встречи спало...
Все это я вспоминаю, лежа на госпитальной койке. Часами перебираю в памяти встречи первого дня, и будто не долгие и трудные два месяца прошли с той поры, а все это было вчера.
Мне запрещено говорить. Ладно, не буду. Я должен скорее встать на ноги, я тороплюсь. Куда? Почему? Я не хочу рассказывать об этом раньше времени, пусть все идет своим чередом...
Только скажу, что в один из дней в дверях появилась долговязая фигура Володьки Семенова. В белом крохотном халате он выглядел смешно и нелепо. Он лихорадочно прижимал к себе кулек с выпирающими оттуда апельсинами, будто бы те рвались у него из рук. И даже вздохнул облегченно, свалив эти апельсины на тумбочку.
— Лежишь?
— Угу.
— Помалкивай. Я сам говорить буду. Здоро́во, во первых строках. — Он нагнулся, чмокнул меня в щеку. — Во вторых строках, чтоб без всяких вопросов и эмоций, понял? Иначе уйду и будешь пищать в одиночестве.
— Не тяни резину, — все-таки сказал я.
— Цыц, герой!
Я усмехнулся. Тоже мне героизм — нарваться на пулю!
— Короче, — торжественно произнес Володька, — твои ребята взяли того сукиного сына. Вот пока и все, что я могу тебе сказать.
Но до этого разговора было еще целых два месяца. Я поселился в квартире бывшего начальника заставы. Там не убиралось после того, как он уехал. И Шустов виновато переминался с ноги на ногу на пороге, когда я вошел в пустую, пахнущую нежилым квартиру.
— Мы это быстро, — сказал он. — Просто не знали точно, когда вы приедете.
— Погоди, — сказал я. — Дай поглядеть.
Он не понял, на что тут мне надо глядеть.
А я ходил по квартире со стесненным сердцем. Здесь были следы не поспешного отъезда, но бегства, будто человек, живший здесь, с нетерпением дождался наконец часа, когда мог уехать. Детские игрушки — самосвал и кукла — были забыты в углу: стало быть, у него растет девочка, дочка. Коробка из-под конфет с пуговицами, иголками и нитками... Старый ремень на вешалке. Недокуренная пачка сигарет. Дверца буфета открыта: там, в самой глубине, запрятаны три пустые бутылки из-под водки. Я поглядел на Шустова и спросил:
— Он пил?
— Выпивал. Один. Жена жаловалась моей Анюте.
— Почему?
— Не каждый выдерживает в такой глуши, Андрей, — ответил Шустов. Он сказал это так, будто оправдывал того старого начальника заставы.
А я не мог оправдать его. Жить здесь, томиться, писать рапорты, пить в одиночестве — да пропади она пропадом, такая жизнь! Уж лучше честно признаться, что для тебя идеал — ночной сторож на овощном складе. Я пытался представить себе, что чувствовал тот капитан, как мог работать, и у меня не получилось ничего. Странно, я уже много лет на границе, но каждый раз, когда выхожу на контрольно-следовую полосу, меня охватывает одно и то же неизменно острое ощущение. Оно появилось давно, с тех пор, как я приехал на границу на стажировку. Вся страна была у меня за спиной, а передо мной лежали последние метры ее земли. Это ощущение было и радостным и тревожным одновременно, к нему примешивалось еще какое-то неизвестное мне чувство особой торжественности и значительности того, что вот я — в ту пору курсант Лобода — стою здесь и поэтому люди позади меня могут жить спокойно. Нет, человек, у которого пустые бутылки из-под водки запрятаны в буфете, не мог чувствовать того же. Возможно, полковник Флеровский прав — пограничником надо родиться. Но тогда прав и Шустов: не каждый выдерживает границу. Она требует всего человека и не прощает слабости.
— Ладно, — сказал я. — Потом уберем весь хлам. Пойдем в канцелярию.
На улице было еще холодно, и во всех помещениях топились печи. В канцелярии стояла жара. Я распахнул окно, отодрав узенькие полоски бумаги, которыми оно было оклеено.
Здесь тоже висела карта. Это был мой участок, теперь-то я мог рассмотреть его подробнее. Где-то там, через голый лозняк, вдоль кромки болот, по берегам двух озер шли сейчас дозоры. Мой заместитель, которого я еще не знаю, тоже там: он ушел проверять наряды.
Я все смотрел на карту. Вот дорога в тыл — по ней я приехал. Еще одна дорога — судя по знакам, хорошая, грунтовая, — идет на юг, вдоль нее село Новая Каменка.