— Откуда вы приехали? — спросила она.
— Из Алма-Аты.
— В Ленинграде бывали?
— Нет, впервые.
— А потом куда?
— Мы не выбираем, где нам служить, Танюша. Куда пошлют. А вы кончили техникум?
— Да.
Вопрос — ответ, вопрос — ответ... Ей хотелось сразу, еще до того, как они дойдут до ее дома, узнать о нем больше. Зачем? И этого тоже она не могла бы объяснить тогда.
— У вас, наверно, тяжелый чемодан? Нам недалеко, но вы, наверно, устали?
— Тяжелый, — согласился лейтенант. — В основном книги.
— Вы любите книги?
— Конечно. Кто это сказал, что хорошая книга — праздник?
— Горький.
— Знаете, пятерка! — улыбнулся он. — Так вот, здесь праздник, который всегда со мной.
— А это уже Хемингуэй, — сказала Татьяна.
— Еще одна пятерка.
— Благодарю, — фыркнула Татьяна. — Третью я рассчитываю получить за обед.
— Нет, — серьезно сказал Дернов, замедляя шаг. — Третью вы получите сейчас. Знаете за что? За то, что вы меня увели. Честно говоря, я себя отвратительно чувствовал, когда вы все навалились на меня. А эта рыжая — ну и штучка! Грешным делом, я даже малость побаиваюсь таких настырных красоток. Вы не обижаетесь, что я говорю так о вашей подруге?
— Не обижаюсь. Но она славная, в общем-то. Почему вы не избрали ее королевой?
— Потому, что она очень хотела этого.
— Ну, тогда кого-нибудь. Меня, например. — Она подняла голову и поглядела на Дернова. — Что же вы молчите?
Он улыбнулся. Улыбка у него была мягкая.
— А вы поверите, если я скажу, что ни с кем, кроме вас, наверно, не пошел бы?
— Попробую поверить, — отвернулась Татьяна. Почему-то она поверила сразу же.
Улицы, по которым они шли, были пустынными и мокрыми: недавно здесь проезжали поливочные машины. Дернов оглядывался, словно стараясь запомнить все, что открывалось ему за каждым поворотом. Татьяна подумала, что он, возможно, испытывает сейчас куда более острое ощущение чуда, чем она. Для Дернова еще было чудо Ленинграда, притупленное в ней многолетней привычностью к городу.
— Вы алмаатинец?
— Нет. Я сам толком не знаю, откуда я. Вырос в детдоме, в Рыбинске. Слушайте, а вам не попадет от отца? Незнакомого человека, прямо с улицы...
— Не попадет, — сказала Татьяна. — К тому же мы все-таки уже знакомы. Вот канал Грибоедова. А вон, видите, дом с колоннами?
Она была недовольна лишь тем, что слишком мало узнала о Дернове, пока они шли.
Отца дома не оказалось. На столе лежала записка: «Таня! Срочно вызвали, дальняя ездка. Приеду сегодня вечером. Целую». Она поморщилась, и Дернов это заметил.
Он стоял посреди комнаты, все оглядываясь, как и на улице, будто здесь для него тоже продолжался Ленинград с его прелестью первоузнавания. Он задержал взгляд на портрете женщины, висящем над диваном.
— Это ваша мама?
— Да. Идите мойте руки, а я поставлю греть обед. Вы можете обедать в шесть утра?
Он засмеялся и пошел мыть руки.
Потом он стоял у книжной полки, не дотрагиваясь до книг, только разглядывая корешки, и, когда Татьяна внесла и поставила на стол тарелку с супом, нехотя оторвался от полки.
— Завидую, — сказал он.
— Чему?
— Тому, что у вас такой дом.
Он и на самом деле был печальным сейчас.
Ел Дернов уже нехотя, как бы по обязанности или из уважения к хозяйке. Татьяна сидела перед ним и разглядывала его лицо, высокий лоб с красной полоской — след от фуражки, — короткий нос, густые брови и этот тяжелый, несоразмерный с остальным лицом подбородок и подумала, что, должно быть, у Дернова упрямый характер: такие подбородки бывают у упрямых людей.
— Спасибо, — сказал Дернов. — Больше ничего не надо, Танюша. Я сыт. Честное слово. Можно я посижу у вас немного?
— Конечно, — сказала она. — Вы будете сидеть и рассказывать мне обо всем. О себе, о границе, о чем хотите. Даже о той девушке, которая осталась в Алма-Ате. Покажите-ка мне ее карточку.
Она протянула руку, но Дернов усмехнулся:
— Нет, — сказал он. — А вот на вашем столе стоит карточка морячка. Хороший парень?
— Ничего, — сказала Татьяна.
— Только ничего? Ну, ладно... А о себе — что же? Лет мне двадцать три, должность — замнач заставы, вот, собственно, и все. Пограничником стал сознательно. А может, и книжки помогли.
— Сознательно? — переспросила Татьяна. — Вы говорите об этом так, будто выбрали себе самую ужасную профессию.
— Трудную, — кивнул Дернов. — Вы ведь не представляете себе, что такое граница. Не подумайте, что я хвастаюсь — ее выдерживает не каждый. Слишком большое напряжение. Расслабляться нельзя. Многие радости жизни побоку, они не для нас. Я сегодня ходил по Ленинграду и думал: люди спокойно спят, идут на работу, растят детей, ходят в театры, в кафе, ездят в автобусах друг к другу в гости. Так сказать, привычный круг жизни. И для вас он тоже привычен. Там все иначе. Спокойствия там нет, дети в семье живут до семи лет, потом их чаще всего отдают в школу-интернат, и матери сохнут от тоски. Театр?.. Ну, разве что солдаты в порядке самодеятельности сыграют что-нибудь. В гости ходить некуда. Когда я сказал вам, что сознательно пошел на такую жизнь, вы наверняка подумали — рисуется. А я просто не мог и не хотел иначе.