Все это было настолько неожиданно и неприятно, что Татьяна не сразу решилась на разговор с мужем. Что-то здесь было не так. Человек не может быть одним дома и другим — на службе. Значит, где-то, здесь или там, он надевает маску и становится фальшивым. Ей не верилось, что ласковый, заботливый, внимательный дома Дернов был фальшивым, а его настоящее так быстро начало проявляться там, в отношениях с людьми. Скорее всего, он напускал на себя строгость, уходя из дому. Зачем? Ей это было просто непонятно: она не терпела малейшую грубость и не любила грубых людей.
Нужно было поговорить, выяснить все до конца, успокоиться самой. Как назло, в тот день Дернов ушел обходить участок; это значило — вернется затемно и усталый до чертиков. Для разговора, конечно, самое неподходящее время. И все-таки, когда он пришел, повесил в прихожей тяжелый, набухший плащ, медленно стянул сапоги, она решилась: сегодня. Пусть разговор состоится сегодня. Даже хорошо, что он устал. Не так будет подбирать слова. Пусть даже не выдержит, нагрубит, зато все станет ясным.
Он действительно выглядел усталым. Сидел за столом и ел нехотя, словно не замечая, что́ Татьяна приготовила на ужин, и того, что сама она не ест, а сидит напротив и смотрит.
— Как прошел день? — спросил он. — Что подросло на твоих грядках?
— Выросло несколько вопросов, — сказала Татьяна.
— Деловых?
— Да.
— Все мечтаешь о том серванте? Как его? «Хельга»? Деньги есть, поезжай и купи.
— Можно я поеду с ефрейтором Емельяновым? — спросила она. — Ему надо с матерью поговорить по телефону.
— Ему, Танечка, надо границу охранять, между прочим, — тихо ответил Дернов. — И вот еще о чем я забыл попросить тебя... Жить нам вместе всю жизнь. Но я очень прошу тебя: никогда не забирайся в мои служебные дела. Твое дело — вот. — Он повел рукой. — Дом. Все остальное касается только меня.
В самом тоне, каким это было сказано, содержалась уже не просьба, а крылся приказ, требование, и лишь тихий, сдержанный голос Дернова как бы смягчал этот приказ. Татьяна вскинула на него глаза.
— Вот как? Мне — дом, а то, что ты бессердечен с людьми, меня не должно касаться? Как ты думаешь, мне очень приятно через три недели слышать — Дернов жесток, Дернов несправедлив?
— Придется оградить тебя от влияния Анны Трофимовны.
— При чем здесь она?
— Не люблю сплетниц.
— Она не сплетница. Она за справедливость.
Дернов усмехнулся.
— А ефрейтор, по-твоему, ангел с крылышками? В первый же день включили дизель, дали на заставу ток — пробки полетели... Он решил меня прощупать. Подходит и спрашивает — что делать? — Дернов все усмехался; ему, видимо, доставляло удовольствие это недавнее воспоминание. — Я и ответил — переменить пробки, вот и все.
— Но...
— Я знаю, что делаю, Танюша, — сказал, поднимаясь, Дернов. — Капитан Салымов здесь дослуживает, спит и во сне видит спокойную жизнь в штабе отряда. А мне тут служить и служить, и если не будет настоящей дисциплины — все! Лучше мне тогда наниматься куда-нибудь ночным сторожем. И хватит об этом, Танюша.
— Нет, не хватит, — качнула она головой. — Ты не хочешь понять, что человек нервничает, значит, все у него валится из рук. А ты ему — взыскание.
— Жаль, — сказал Дернов и повторил: — Очень жаль. Значит, не поняла мою просьбу...
— Я никогда не пойму жестокости к людям. Но ты мне не ответил. Могу я поехать в поселок с ефрейтором Емельяновым?
— Нет, — сказал Дернов.
— Тогда я сама позвоню к нему домой, в Липецк, — стараясь сдержать злость, сказала Татьяна.
— А разве ты сама не жестока сейчас? — снова очень тихо спросил Дернов. — Я десять часов на ногах, прошел около двадцати километров — под дождем, по болоту, по сопкам... Или это не в счет, Танюша? Извини, но я пойду и лягу.
Она осталась за столом. Свет то загорался, то меркнул — это запускали дизель для прожектора. Татьяна не гасила керосиновую лампу. Когда электрическая лампочка начинала тускнеть, она придвигала «двухлинейку», но читать все равно не могла.
Дернов же уснул сразу, она слышала его мерное, спокойное дыхание. Значит, думала она, этот разговор никак не подействовал на него? Значит, он чувствует себя правым? Но где же тогда настоящий Дернов? Наверно, все-таки там, на заставе, потому что ему очень хотелось прикрикнуть и на меня! Татьяне снова показалось, что все начало рушиться. Так быстро!