— Ну и дура, — говорила ей Аня, когда Пижон снова потащил сани. Она гладила Татьяну по спине, по голове. — Дура ты, дуреха несусветная! Здесь же граница все-таки. Испугалась?
— Еще как! — всхлипнула Татьяна.
Теперь еще двое солдат шли за санями на лыжах. Они проводят их до того места, где застрял бульдозер. Дальше дорога была уже чистая...
Серегин поехал в комендатуру, а Татьяна кинулась к Антонине Трофимовне. Надо было позвонить домой. Врать, что доехали благополучно, не имело смысла: с шестой заставы, конечно же, сообщили о том, что они застряли.
Голос у Дернова был тревожный, он кричал в трубку, хотя вполне можно было не кричать.
— Обратно только на машине... Ты слышишь? Как ты чувствуешь себя? Танечка, как ты чувствуешь...
Сказав Антонине Трофимовне, что она придет позже, Татьяна снова побежала в больницу. В палату ее не пустили. «Хотите ждать — ждите здесь». Она села в крохотном коридоре на табуретку, расстегнула пальто, сняла шарф и прислонилась к стене. Стена была теплой: должно быть, с той стороны топилась печка.
То, что случилось сегодня — все страхи, все отчаяние, — отступило куда-то, и Татьяна испытывала ровное чувство покоя: такое бывает всегда, когда человек проходит через что-то трудное. Это как выздоровление после болезни.
Мокрые ноги не беспокоили ее, есть она не хотела. Тепло разморило ее, она даже поторапливала себя — спать, спать, спать... Но сон не шел.
Она обрадовалась, когда чуть приоткрылась входная дверь: вернулся Серегин.
— Можно? — шепотом спросил он, будто здесь был не коридор, а сразу начиналась палата. — Ну, как там?
— Никак, — сказала Татьяна. — Садись. Ты чего пришел?
— А что мне делать? Все равно не заснуть. Дал Пижону сена, а вам вот... — Он протянул Татьяне сверток. В газете было несколько кусков хлеба, густо намазанных маслом.
— Кормилец, — засмеялась Татьяна, пододвигая второй табурет. Серегин сел, поджимая ноги, потому что на синем линолеуме уже отпечатались мокрые следы его валенок. — Расскажи мне чего-нибудь. Как ты там, на «гражданке», жил? У тебя отец артист, кажется?
Серегин кивнул. Он прислушивался к больничной тишине и, казалось, не хотел разговаривать.
— Вот и расскажи мне про театр. Как артисты живут?
— Нормально, — ответил Серегин. — Только я не знаю... Я отца только на афишах вижу и на улице встречаю иногда. Здрасте — до свидания. Так что, когда товарищ лейтенант за ту стрельбу пригрозил отцу написать, — ему это было бы до лампочки. А вот у вас отец...
Он даже как-то протянул эти слова — не то восторженно, не то с завистью.
— У меня нет матери, — сказала Татьяна. Ей вдруг стало жаль этого парня и стыдно оттого, что она на него кричала сегодня и сердилась — зря, конечно. — Ну и ладно. Расскажи о чем-нибудь другом.
— О чем? — усмехнулся Сергей. — Учился в школе, работал электриком — целый год, потом сюда. А вот я хотел вас спросить...
Он замялся. Татьяна сказала:
— О девушке?
— Ну, — сказал Серегин.
— Не «ну», а «да».
— Ну, — снова сказал Серегин. — Тут дело такое... Как вы думаете, крайности сходятся?
— Не сходятся, по-моему.
— Я тоже так думаю. У нас никак не получается. Всю дорогу ссоримся. Даже по почте. Это только у вас как-то получилось с товарищем лейтенантом.
— А почему ты думаешь, что мы — крайности?
— Да так... Разные вы очень. Мы с ребятами между собой говорим, конечно...
— Я, пожалуй, вздремну, — сказала Татьяна, откидывая голову к теплой стене. Она уже не хотела ни о чем говорить. Лучше на самом деле заснуть и поспать хоть немного. Идти к Антонине Трофимовне уже поздно; неловко вторгаться к человеку в такой час.
Она заставила себя заснуть, а очнулась оттого, что кто-то тряс ее за плечо.
— Девушка! Слушайте, девушка...
Она просыпалась медленно, с трудом; во всем теле была странная, давящая тяжесть, трудно было даже открыть глаза.
— Что?
— Она родила.
— Что?
Серегин спал рядом, уронив голову на ее плечо, и не проснулся.
— Я говорю, родила. Три семьсот. Девочка. Вам есть куда идти?
Татьяна растолкала Серегина, тот проснулся нехотя.
— Идем.
Теперь можно было идти к Антонине Трофимовне.
Из комнаты Антонины Трофимовны дверь вела прямо на почту. В халатике, заспанная, Антонина Трофимовна села за коммутатор.
— Кого вызывать, полуночница?
— Квартиру старшины.
Но сначала комендатура интересовалась, кто это звонит в такое время и зачем; заставу все-таки дали, и трубку сразу взял Коробов. Должно быть, он так и не уходил домой с заставы.
— Валентин Михайлович! — закричала Татьяна. — Дочка у вас, слышите? Три семьсот.