— Интересно, что же он говорил?
— Я даже записала одну его фразу, она пригодится для очерка. «Любить по-настоящему — это тоже может быть геройством».
Татьяна засмеялась. Она никогда не слышала, чтобы Дернов выражался так высокопарно. Должно быть, распустил перья перед красивой Сладковой, вот и все. Но все-таки ей польстило, что Дернов сказал о ней так.
К поезду они успели вовремя, и Сладкова уехала. Конечно, она обязательно, непременно пришлет газету с очерком. Его должны напечатать в новогоднем номере.
Таня села в машину.
— Сначала в парикмахерскую, — сказала она, — потом в магазин.
Ей надо было завить волосы, а в магазине купить губную помаду, краску для ресниц, пудру, хорошие духи, она видела в прошлый раз арабские. И хватит ходить кулемой. Но сначала она заехала на почту. Просто так, повидать Антонину Трофимовну.
— Что с тобой? — спросила Антонина Трофимовна.
— Со мной? Ничего.
— Я же вижу.
— Совсем ничего. Вы у кого укладку делаете?
— Ну, если ты об укладке, тогда действительно ничего серьезного. С мужем поругалась? Женщины начинают следить за собой тогда, когда за ними ухаживают или когда они ссорятся с мужьями.
— А за вами, значит, ухаживают? — спросила Татьяна, и вдруг Антонина Трофимовна начала густо краснеть.
— Ты же знаешь...
— Знаю. — Татьяна обняла ее и вздохнула. — Господи, как я хочу, чтобы всем было хорошо!
Дернов так и уставился на Татьяну. Когда она вернулась, он спал, и Татьяна успела снять пальто, валенки, надеть туфли на высоком каблуке и поправить чуть смявшуюся под платком прическу. Только тогда она подошла к Дернову. Она не могла ждать, когда Дернов проснется сам. И так-то она видела его слишком мало.
И еще она хотела сказать ему именно сегодня о самом главном. Пока это были предположения — о том, что будет ребенок. Анька, когда Татьяна сказала ей о своих предположениях, всплеснула руками: немедленно скажи своему! Они от таких известий шалеют. Только погляди внимательно, как он отнесется — многое можно понять. Она боялась сказать об этом Дернову — а вдруг ошибка? — но сегодня надо сказать. Именно сегодня, когда уехала красивая Сладкова.
— Соня, вставай, я вернулась.
— А? — Он открыл глаза. — Ты вернулась?
И сел, тараща на нее глаза.
— Господи, что ты с собой сделала?
— Я тебе не нравлюсь? — Постукивая каблучками, она прошла по комнате, как ходят манекенщицы в Доме моделей. — По-моему, тебе еще совсем недавно нравились накрашенные и намазанные. Пожалуйста, теперь ты будешь иметь это дома и постоянно.
— «На глазах ТЭЖЭ, на губах ТЭЖЭ, а целовать где же?» — сказал Дернов. — Иди и сотри всю эту ерунду. Я люблю тебя такой, какая ты есть.
— Правда? — спросила Татьяна и всхлипнула. Она не могла больше сдерживаться. Все эти дни нервы были натянуты как струна. — Знаешь... Кажется, у нас...
— Что? — Дернов вскочил и словно перелетел через комнату. — Что ты сказала?
— Да, — кивнула Татьяна, глядя на него снизу вверх.
Он обнял ее так осторожно, так бережно, будто это должно было случиться вот-вот и все сомнения, все нелегкие раздумья, все подозрения этих четырех дней ушли от Татьяны, будто их не было вовсе. Она была счастлива совсем, как тогда, летом. Все возвращалось, ничто не было утрачено...
Проводив до машины гостью и жену, Дернов вернулся в канцелярию. Через полчаса он должен был провести занятия и хотел еще раз просмотреть старые, еще курсантские конспекты. Здесь, в канцелярии, у него был свой столик. Другой, уже изрядно потрепанный, большой, «конторский» стол принадлежал капитану Салымову.
Едва Дернов вошел, Салымов сказал:
— Вы родились в рубашке. Я начал служить, когда вы еще только появились на свет, а обо мне никто не писал. Надо же, а?
Дернов хмуро поглядел на него. Ему показалось, что Салымов говорит насмешливо.
— А вы думаете, мне этот приезд принес радость? Всегда противно врать, а я занимался этим четыре дня и, кажется, убедил человека, что у нас все прекрасно. Краснеть буду потом.
— Ну, — сказал Салымов, — не надо уж так скромничать! «Четверку» мы получили прочную, не отрицаю, в этом много вашей заслуги, я даже Татьяне Ивановне как-то об этом сказал... Впрочем, я ценю ваше недовольство: это, наверно, положительный двигатель.
Дернов усмехнулся:
— Не много ли у меня этого... положительного двигателя, товарищ капитан?
Салымов удивленно приподнял свои бровки-кустики.
После осенней проверки им овладело ровное, хорошее настроение: «четверка», выставленная заставе, и впрямь была заслуженной, жена поправлялась и писала бодрые письма, на Дернова он переложил многое из того, что прежде приходилось делать самому, и он мог наконец-то хотя бы высыпаться как следует. К тому же зимой вообще служится легче: снег, любой след как на бумаге, — нет, он любил здешнюю зиму, капитан Салымов! И раздраженный тон Дернова не то чтобы покоробил его, а просто не хотелось вступать в спор и портить себе это ровное, спокойное настроение. Зря, наверно, сказал про рубашку — Дернов отреагировал слишком уж бурно.