— Надо обладать фантазией, чтобы назвать их любопытными, Кирилл Петрович. Обратите внимание, как вы разговариваете. Вы всем недовольны, вы все ставите под сомнение, как будто страшно рады тому, что положение трудное. Я много лет прослужил замполитом и не знал, где кончалась служба начальника заставы и начиналась моя. Мы делали одно дело. И здесь тоже мы с вами должны делать одно дело. Почему же вы ставите себя как бы в сторону?
Мы долго молчим. Столько дел, а приходится думать над тем, не перегнул ли я сам с этим мальчишкой? Нет, не перегнул. Надо все сразу поставить на свое место.
Я ухожу в лес, неся неуклюжий и тяжелый дрескостюм. Балодис пройдет следом минут через двадцать. Я хочу поглядеть, на что способна его овчарка.
На лесной поляне надеваю дрескостюм, рукава у него болтаются, как у смирительной рубашки — их можно завязать узлом, — и я с трудом высвобождаю руки, чтоб закурить. Лес тих, в нем нет жизни. Я сижу на камне и курю, один в голом лесу, а кругом ни звука, даже ветра нет. Брошенная сигарета дымит, дым поднимается вверх совершенно прямой струйкой.
Конечно, если Чернецкий и дальше будет вести эту свою «линию поведения», придется обратиться в политотдел. Но сначала я сам постараюсь привести его в чувство.
А ведь он не лишен наблюдательности, он точно сказал об Аверине — болтун. И то, что председателю колхоза трудно будет дать нам лошадей, тоже правильно. Все дело в том, как это сказать. Конечно, к председателю колхоза, в Новую Каменку, поеду я сам. Завтра же и поеду, не откладывая дела в долгий ящик. И к соседям надо съездить, познакомиться, самому посмотреть охрану стыков.
Поляна, на которой я жду свидания с Диной, покрыта густым седым мхом. Осенью здесь, должно быть, прорва грибов.
Сегодня я сам проведу боевой расчет, отправлю наряды. Надо бы изменить порядок их движения. Тут же я усмехнулся: новая метла по-новому метет!
Я не успел додумать: послышался шелест, и я вскочил. Дина бросилась на меня молча, вылетев из кустарника. Она бросилась, не примеряясь, не готовясь, просто прыгнула, и сразу вся правая рука оказалась в ее пасти. Свалить с ног она, конечно, не могла. Она была слишком мала для того, чтобы свалить взрослого человека.
Я попытался сбить ее. Даже через плотный рукав дрескостюма я чувствовал силу ее челюстей. Сбить не удалось. Тогда я повалил ее и начал давить, но она непостижимым образом вывернулась, и я пожалел о сделанном. Теперь я лежал на земле, и она, захлебываясь рычанием, рвалась к моему горлу. Я мог только отбиваться от нее, но мне казалось, что попусту машу руками.
— Назад!
Она не сразу выполнила команду. Но и не лезла больше к горлу. Я видел над собой ее морду, прижатые уши и злые глаза, желтые глаза с синим ободком.
— Назад! Дина, ко мне!
Я медленно поднялся. Дина уже сидела у ног Балодиса, не сводя с меня настороженного, недоброго взгляда. Балодис гладил ее и молча смотрел, как я поднимаюсь.
— Фу! — сказал Дине Балодис. — Нельзя!
И сразу собака потеряла всяческий интерес ко мне. Вся ее остренькая морда явно выражала одно: «фу» так «фу». Я сделала свое дело, хозяин, и сделала хорошо.
— Ну как, товарищ капитан? — не выдержал Балодис.
— Ничего, — сказал я. — Подходяще. А команду «жарко» знает?
— Конечно! — улыбнулся Балодис, приседая на корточки. — Дина, мне жарко.
Собака сразу же сняла зубами его фуражку и положила на руки хозяину.
— Так вот, товарищ сержант, давайте договоримся на будущее: ничему лишнему, всяким штучкам-дрючкам собаку учить не будете. И чтобы эта команда была последней в ее жизни.
Бронюс оторопело ответил: «Слушаюсь». Меньше всего он предполагал, что я рассержусь. А я действительно рассердился. Я не люблю, когда инструкторы забывают, что здесь граница, а не цирк.
Впрочем, на заставу мы вернулись вполне довольные друг другом. Я спросил Балодиса, откуда он. Оказалось, из Литвы, из небольшой деревни. В этом году демобилизуется — и домой. Нет, он еще не решил, что будет делать дальше. Хорошо бы поступить в сельскохозяйственный техникум, у них в районном центре есть такой. С Диной, конечно, расставаться жалко. В прошлом году он заболел аппендицитом, пришлось лечь в госпиталь на операцию, и застава осталась без собаки. Пять дней Дина не брала в рот ни крошки, металась по вольеру, выла, потом легла. На какие только хитрости не пускались ребята, чтобы накормить ее! Даже надевали одежду Балодиса, чтобы собака почувствовала его запах. Куда там! Она кидалась на тех, кто был в одежде Балодиса. Но голод не тетка — на шестой день съела (ночью, когда никто не видел) кусок вареного мяса.
Я подошел к заставе и увидел, что на крыльце стоит Аверин. Аккуратный, собранный, свежий после сна. Еще издали я почувствовал, что стоит он там не зря. Ждет меня. И не ошибся.