...А если бы я тогда попросил Татьяну не уезжать — послушалась бы она или нет? Возможно, я сам виноват в том, что не остановил ее. Иногда людям даже приятно, когда их убеждают и уговаривают, а я не уговаривал, и она могла подумать, что мне все равно. Конечно, ей надо отдохнуть. Прожить здесь полгода без всяких привычных радостей — и то много. Я сам должен был понять это раньше...
А чего я, на самом деле, волнуюсь? Участок перекрыт, машины на ходу, сам проверял. Надо будет объявить благодарность Саваофу, когда все это кончится и отменят усиленную. Раньше нельзя — от поощрения человек размякает...
...Оказывается, у Ершова есть кличка — Огонек. До чего же правильно и ласково! А ведь привык парень ходить, и теперь не придется тащить его на себе. Татьяна прислала какие-то учебники, теперь сидит и долбает: «The sun rises in the East»[4]. А оно, черт бы его побрал, еще вовсе не всходит. Четыре часа стоит какая-то сизая муть, а потом опять ночь.
В доме было накурено и душно. Дернов, накинув куртку, вышел на крыльцо. Ему показалось, что вдруг заложило уши ватой — стояла тишина, ни один звук не врывался в нее. Вдруг небо начало светлеть, на нем появились зеленые полосы, они образовали словно театральный занавес — яркий, праздничный, нарядный, и занавес колыхался, полосы перемещались, потом начали меркнуть. Жаль, подумал Дернов, Татьяна не увидела полярного сияния.
Салымов думает, что я сплю — что ж, не буду торопиться. Теперь мое дело простое — ждать. Ждать, когда пойдут те двое, ждать писем от Татьяны, ждать двадцати ноль-ноль, а ведь это самое паршивое дело — ждать. И так с самого детства. Когда мы играли в саду, а за забором проходили взрослые, мы смотрели, не к нам ли идут? Не мой ли отец, не моя ли мать?... Мы еще надеялись на что-то тогда и не понимали, что вовсе не ко всем приходят матери и отцы...
Он вглядывался в темень, словно пытаясь проникнуть через нее взглядом, но она плотно сомкнулась там, за забором заставы, и взгляд растворялся в ней, тонул, — ему не за что было зацепиться...
Часовой доложил с вышки, что к заставе идет лесник, и Салымов приказал дежурному открыть ворота. Через окно Дернов видел, как лесник что-то объясняет дежурному, и по одному тому, что сержант, оставив лесника у ворот, побежал к заставе, понял — вот оно... Он нетерпеливо шагнул в коридор, навстречу сержанту, и тот — тоже нетерпеливо, еще с порога — крикнул:
— Лесник видел следы к границе.
Дернов обернулся.
Салымов медленно, очень медленно поднялся из-за своего стола и начал бледнеть.
— Давайте тревогу, — сказал он каким-то не своим, сдавленным голосом. Какую-то секунду Дернов стоял неподвижно, словно еще не веря, что это может случиться — или долгое ожидание как бы пережгло его, — и лишь тогда, когда по заставе разнеслись резкие, прерывистые звонки, он пришел в себя. Потом он вспомнил только одно: и у него тоже голос был не свой, ему пришлось выталкивать из себя слова.
— Я пойду, товарищ капитан?
— Иди, — тихо сказал Салымов. — Только я тебя очень прошу... Они вооружены, помнишь?
— Да.
— Связь держать постоянно.
И только после этого снова медленно снял телефонную трубку — звонить в комендатуру. У него — да и у Дернова тоже — не было сомнений, что это они. Сейчас в лесу просто не могло быть никого другого...
Дернову казалось, что время идет слишком медленно. Пограничники уже выстроились, машины вышли из гаража. Волнение передалось и собаке — Рой лаял остервенело, вздрагивая всем своим огромным, мощным телом. А надо было еще установить и передать в комендатуру квадрат, где лесник нашел след, — и Дернов досадливо поторапливал лесника, когда тот водил по схеме участка своим заскорузлым пальцем: "...Озерко тут... Правее метров триста... По низу горушки... А, вот оно, озерко...»
Теперь можно было ехать.
Следы шли далеко от дороги, так что километров пять придется гнать на лыжах. Уже в машине Дернов спросил лесника:
— Двое?
— Двое. След в след шли, но второй все-таки сбивался. Особенно на подъемах.
Дернов кивнул. На подъеме второй след всегда заметней, чем на спуске или ровном месте.
Он прикинул расстояние от заставы до следов. По снежной целине займет времени... А мы пойдем по лыжне все-таки. Судя по направлению движения, они выйдут к тому месту, где расположился прапорщик со своей группой. Если метнутся влево — встретят соседи. Через час с небольшим будет вертолет, высадит вторую группу преследования.
— Можно курить, — сказал Дернов и вспомнил, что сигареты остались там, на столе в канцелярии. — Кто богат?
Ему протянули сразу несколько пачек. Все «Памир». Он закурил, закашлялся — дым был едкий, — кто-то засмеялся: