Выбрать главу

— Извините.

— Охотно. А сейчас я вам скажу нечто такое, что не будет ни теплой, ни дружественной обстановки... если вы не поймете меня.

— Жаль.

— Никуда я вас не отпущу, Аверин.

Я смотрел на него в упор. Он здорово держался. Возможно, он заранее знал, что я скажу ему именно это. Ни одним движением он не показал, что недоволен, не шелохнулся даже.

— Не буду вам читать мораль, напоминать о долге — это вы великолепно знаете сами. Вы мне нужны здесь, Аверин. И мне, и нам всем. Мы должны вытащить заставу — и не в хорошие, а в отличные. Я говорю с вами сейчас как с младшим товарищем. Вы должны помочь. Я хочу взвалить на вас всю физподготовку. А в свободное время можем поговорить о живописи. Ну, как?

Он тоже посмотрел на меня в упор. Тяжелый подбородок выдвинулся, и от этого лицо Аверина стало угрюмым.

— Вы предложили мне разговор начистоту, — медленно сказал он. — Так вот, если начистоту... Прошу передать мою докладную по команде. Я не хочу служить на заставе, товарищ капитан. И если...

— Погодите, Аверин. Я хочу предупредить вас: я не боюсь угроз. А за словом «если» обычно следует угроза.

— Я не угрожаю. Просто вы намучаетесь со мной. Это я вам обещаю твердо.

Мы сидели друг против друга, нас разделял стол, а у меня было точно такое же ощущение, как час назад, когда Дина подбиралась к моему горлу. А может, плюнуть и впрямь передать докладную? Ну его к лешему, пусть переводят куда хотят, здесь не исправительный дом, здесь — Аверин прав! — должны служить дисциплинированные солдаты.

— Возьмите назад докладную, Аверин.

— Товарищ капитан...

— Будет здесь начальство — передадите лично, это ваше право. И можете жаловаться на меня тогда сколько угодно.

Он встал, невысокий, сухой, собранный. Пошел к дверям. Я остановил его. Разве его не учили, как надо выходить? У него дернулась щека.

— Разрешите идти?

— Идите.

Плохо, очень плохо! Он упрям, и я действительно намучаюсь с ним. Но что поделать? Мы же не выбираем себе заставы, где служить, и солдат, с которыми служить.

Педагогику и психологию в училище нам преподавал удивительный человек — подполковник, офицер-пограничник чуть ли не с тридцатилетним стажем, не имеющий никаких ученых степеней. Мы сидели на его занятиях, как на чтении приключенческого романа. Я и сейчас, годы спустя, помню чуть ли не весь курс, слово в слово, и не потому, что такая уж у меня расчудесная память. Практик, он не забирался в дебри сухой науки, он просто рассказывал нам о сотнях встреч, о пережитом и передуманном — и это было здорово! Мы учились у него прежде всего сердечности, а уж потом всему остальному.

Так вот, особенно часто он говорил: «Ребята, больше всего на свете бойтесь заводить любимчиков. Тут вам, как офицерам, каюк. Застава невелика, все на виду — и люди, и отношения, — а у солдата ох какой меткий глаз! Заведете любимчиков — и вся застава надвое: на «плохих» и на «хороших». И станете вы не воспитывать «плохих», а воевать с ними».

Но что я могу поделать, если мне нравится Иманов? К тому же он мой тезка — Андрей. Я спросил его однажды, почему Андрей? Оказывается, его назвали так в честь русского человека, который пришел в степь, к кочевникам, и принес им новую жизнь. Отец Иманова был тогда мальчишкой, а вот поди ж ты, запомнил того человека и дал сыну русское имя.

С Андреем я здороваюсь всегда по-казахски и, когда нас никто не слышит, говорю по-казахски. Андрей при этом цветет. Он уже полтора года не слышал родного языка.

— Джолдасы капитан, — сказал он мне. — Можно, ата приедет? Он очень хочет приехать. Вы не знаете, кто мой ата? Герой Социалистического Труда, у него шесть орденов и еще две медали с Выставки достижений. И он депутат Верховного Совета, хотя не совсем грамотный. Вот кто мой ата! Посмотрите.

Из кармана гимнастерки он осторожно достает какую-то картонку, завернутую в целлофан. Из этого конверта долго вытаскивает фотографию и бережно, на ладони, протягивает мне.

Казах в лисьем треухе смотрит на меня своими раскосыми глазами, морщины от глаз разбежались по лицу, и кажется, все лицо в крупных трещинах. Это от солнца, от жары, от степных ветров и зимних буранов.

— Скотовод?

— Да. Знаете, какое у него стадо? Когда идет стадо моего ата, кажется, что облака спустились на землю. Самое большое стадо в колхозах Казахстана! Пусть он приедет, джолдасы капитан.

Я обещаю Андрею подумать. У него вот две посредственные оценки. Как же так? Андрей начинает говорить по-казахски, и я не успеваю следить за его словами.

— Значит, — говорю я, когда он, вконец расстроенный, замолкает, — значит, у нас с вами обмен. Вы на весенней проверке получаете четверки, а мы приглашаем ата. Жаксы?