Нет, мне очень нравится мой тезка — казах с русским именем. Я знаю, что ему будет трудно. Теперь он каждую свободную минуту пыхтит на перекладине или брусьях. Шустов спросил меня: «Это ты загнал на брусья Иманова?» Я усмехнулся: «Нет, это его ата». Шустов так ничего и не понял.
Еще Иманов зубрит. Он уходит куда-нибудь подальше от всех с книжкой или учебником и читает, раскачиваясь всем телом, будто молится. Я могу не присматривать за ним. Он сделает все, чтобы только приехал его ата.
Мне нравится сержант Бронюс Балодис — сильный, спокойный, уверенный в себе.
Мне нравятся наши близнецы Егоровы. Это вообще, так сказать, особый случай — близнецы. Оказалось, их вовсе не трудно отличить друг от друга. Василий куда энергичнее, подвижнее своего брата, а Иван — застенчивый тихоня; когда с ним разговариваешь, мнется, почему-то краснеет и не знает, куда девать руки.
Василий мне сказал:
— Мы с ним всегда были разные, с самого детства. Вот начнем играть с ребятами, кричу: «Чур первый», а Ваняша всегда после меня поспевает: «Чур второй». Если я даже забуду крикнуть, он все равно кричит: «Чур второй». Нас так и прозвали: «первый-второй».
Они из Новгородской, из деревни Быльчино.
Едва приехав с учебного пункта на заставу, Василий попросил, чтобы в наряд его послали вместе с братом. «Родители наказывали, чтоб я за ним приглядывал».
Не сразу я разбираюсь в Шабельнике. Это красивый черноволосый парень, о нем я знаю не много. Он сын крупного ученого, члена-корреспондента Академии наук. Вежливый, ровный, производит хорошее впечатление. Интересно, как он жил до призыва?
В одну из ночей мне не спалось, и я пошел на заставу. Дежурил Шабельник. Я сел рядом с ним возле молчащего коммутатора.
— ...Как жил до призыва? — переспросил он. — Долго рассказывать, товарищ капитан.
— А я не тороплюсь.
— Если коротко, то дураком жил, — усмехнулся он. — Папа у меня добренький, школу я забросил, денег было много, девочки, ресторанчики, компашка соответственная... В семнадцать лет жизнь казалась бесконечной. А время-то шло! Двоих из моей компании посадили — ворье, аферисты. И меня они, наверно, втянули бы, если б не повестка из военкомата.
Он говорил обо всем этом с той иронией, с какой люди обычно осуждают самих себя. Так легче, но беспощаднее.
...И совсем уже необыкновенным человеком оказался Павел Надеин. Лицо у него такое, какие рисуют на плакатах, — русоволосый Алеша Попович, скуластый, с хорошей полнозубой улыбкой. Он старше своих товарищей, ему уже двадцать семь. Впрочем, таких у нас двое, о другом я расскажу позже.
Так вот, в роду Надеиных все были военными. И отец, бравший Берлин, и дед, комэск в Первой конной, и прадед, сложивший голову на русско-японской, под Ляояном. И трое братьев — военные. Старший уже подполковник.
В 1960 году медицинская комиссия зарубила Надеина вчистую. Белый билет — к службе не годен!
— Будто лошадь выбраковали, — рассказывал мне Павел. — Разозлился я на всех и уехал по комсомольской путевке в Саяны, строить железную дорогу. Выбросили нашу бригаду в тайгу — глухомань, лешим только водиться... Дорогу надо было делать, деревья растаскивать. Валил я лиственницы и удивлялся, как это меня комиссия запороть могла? Там круче приходилось, чем здесь. У нас паводком все продукты унесло, неделю одними рябчиками питались... Всякое там бывало. Знаете песенку про Бирюсу? Тонул я в этой самой Бирюсе. Плот опрокинуло. Еле выкарабкался. Пошел на рельсоукладчик. Такие тяжести таскал — будь здоров! Морозы у нас заворачивали под пятьдесят, носа не высунешь. Одна девчонка была, учетчица. Взяла двустволку и вышла на улицу, а там на дереве градусник висел. Разнесла его на куски и говорит: «Айда, мальчишки, работать. А градусник я расстреляла, чтоб не смущал». И пошли, и работали на пятидесятиградусном!
А потом, когда первый поезд пустили, приехал домой и снова в военкомат. Крутили меня, вертели во все стороны и удивлялись — никогда, говорят, такого чуда не видели. Годен! В погранвойска попросился. Романтика! К тому же привык на природе...
Там, на стройке, Павла Надеина приняли в партию. Будущее ему мыслилось ясно и просто: через год — в погранучилище, и ничего страшного нет в том, что он выйдет оттуда не очень молодым лейтенантом.
...Наконец, Костюков. Он и Аверин — закадычные дружки-приятели, это само по себе говорит о многом. Костюков — повар, фигура на заставе важная. Наше знакомство началось с того, что Костюков в белоснежной шапочке и таком же фартуке (ради моего приезда, надо полагать!) спросил: