— Пора!
Я вытаскиваю из кармана трубку, разматываю шнур. Розетка — вот она, на дереве, чуть выше мощных корней. Дежурный отзывается сразу.
— В ружье! — говорю я. — Выбросить группу преследования к сто шестому знаку.
Это далеко от заставы, километров шесть. Я смотрю на часы. Рассвет сегодня в 4.52. Теперь я могу отдохнуть, пока прибудет группа.
Расчет времени у меня уже сделан. Через семь-восемь минут после объявления тревоги машина с солдатами должна выйти с заставы; пять-шесть минут езды, десять, от силы двенадцать минут бегом до границы. Итого двадцать шесть минут.
Но проходит тридцать, и тридцать пять, и только через сорок минут появляются солдаты. Но в каком виде! Запыхавшиеся, бледные. Надеин пытается доложить, но я машу рукой — о чем тут докладывать? И так все понятно.
— К машине и домой, — приказываю я.
Виноват водитель — долго не заводился мотор. Завтра снова будет объявлена тревога. Да, ребята устанут. Сегодня они недоспали. Теперь они будут недосыпать столько, сколько понадобится для того, чтобы прибывать на место секунда в секунду.
Я возвращаюсь вместе с ними, еду в кабине и на мгновенье закрываю глаза. Что-то больно бьет меня по голове. Нет, это я сам стукнулся о дверцу кабины — заснул и стукнулся. Больше всего на свете мне хочется спать, спать, спать...
Не знаю, как это получилось, — то ли Андрей Иманов не понял меня, то ли схитрил, но вместе с женой и дочкой Чернецкого на заставу приехал Иманов-ата. Никаких особых пропусков ему не потребовалось. Он депутат Верховного Совета СССР. Он вылез из машины первым, в распахнутом пальто (все ордена видны), в шляпе, сбитой на затылок, и сразу пошел ко мне, на ходу протягивая обе руки.
— Салем, салем, капитан, здравствуйте!
— Салем, Альтай Хасенович!
И только потом показалась жена Чернецкого.
Маленькая худенькая женщина передала мужу спящую девочку, потом выбралась сама. Иманов недоуменно оглядывался — сына Андрея не было. Я так и сказал Иманову: служба! Он понимающе кивнул несколько раз: да, да, служба, служба...
А к нам уже семенила круглая, как колобок, Анна Ивановна, и я облегченно вздохнул — хоть часть моих новых забот она возьмет на себя. Анна Ивановна подбежала, расцеловала жену Чернецкого, познакомилась с Имановым («Ой, Андрюшка ваш с ума от радости сойдет!»), отобрала у Чернецкого ребенка, крикнула водителю, чтобы отвез вещи к офицерскому домику, только после этого внимательно оглядела Чернецкую. (Кажется, ее зовут Рита — я так и не познакомился с ней в этой суете, но кажется — Рита.)
Женщины ушли, а Иманова я повел в канцелярию.
— Как добрались, Альтай Хасенович?
— Хорошо добрался, быстро добрался. Самолет, потом еще один самолет и поезд — так и добрался. Ты покажешь мне границу, капитан?
— Обязательно покажу.
— Холодно здесь. У нас уже персики цветут.
— Ау нас персиков совсем нет. Север!
Без пальто, в хорошем сером габардиновом костюме Иманов казался стройнее, чувствовалась в нем мускулистая здоровая сила пастуха. По-русски он говорил почти без акцента и держался уверенно и спокойно, будто уже сто раз бывал здесь.
— Как здоровье, капитан?
— Спасибо, Альтай Хасенович, я здоров.
— Все в порядке на заставе?
— Все в порядке.
— Как мой сын?
Что ж, я не хотел ничего скрывать. Только потом я понял, какую ошибку совершил. Но тогда я сказал правду. Мне нравится Андрей. Он исполнителен, упорен, хорошо несет службу. Но у него две посредственные отметки.
— Две? — переспросил Иманов.
— Да. По политической и физической подготовке. Обещал исправить.
— Обещал? — снова переспросил Иманов.
— Обещал.
— И пока не исправил?
— Пока нет.
— По политической?
— Да. И по физической.
Он молчал, прикрыв глаза. Я поглядел на часы. Сейчас должны вернуться наряды. Конечно, дежурный не вытерпел и уже сообщил Андрею, что приехал его отец, и Андрей, наверно, бежит так, как не бегает по тревоге.
Он не вошел — он ворвался в канцелярию, но опомнился и попросил разрешения войти.
— Ата!
— Стой! — крикнул Иманов. — Зачем я сюда приехал?
Андрей, шагнув было к отцу, замер на месте.
— Зачем ты мне написал — приезжай? — Он говорил по-русски, чтобы я понимал все. — Ты мне зачем писал? Зачем деньги на телеграмму тратил? Чтобы мое сердце было плохо! Две посредственные отметки! По политической! Отец — депутат Верховного Совета, а сын — посредственно по политической!