Лицо Андрея стало серым.
— Я обещал, ата...
— Молчи! У меня одно сердце, а не два, у меня один сын, а не два. Иди и принеси мой чемодан.
— Ата!
Иманов отвернулся от него.
— Не сердитесь, Альтай Хасенович, — сказал я. — Андрей обязательно исправит. Я же вижу, как он занимается.
Иманов молчал.
— К тому же, — схитрил я, — с заставы сейчас нельзя уехать. Машина нужна здесь. Граница, мало ли что...
Опять молчание.
— И вы сами хотели посмотреть границу.
— Пусть он уйдет, — глухо сказал Иманов. Я кивнул Андрею на дверь, и, когда он вышел, Иманов повернулся ко мне: — Я его это... выпорю, капитан.
— Нельзя, Альтай Хасенович, — сказал я.
— Можно, — упрямо повторил он. — Никто не увидит. Это мой сын.
— Он пограничник, ефрейтор, — сказал я. Меня так и разбирал смех, но нужно было оставаться серьезным. Черт его знает, может, и впрямь Иманов захочет выпороть сына!
— Он плохой пограничник, капитан. Я бы ему не доверил одну овцу, не только стадо. А ему всю страну охранять надо. Всю! А у него две отметки. Ты сам сказал — две. По политической...
— Да, две.
— Тогда я уеду завтра, капитан.
— И завтра машины не будет, Альтай Хасенович. Да поживите вы у нас! К соседям съездим, в село, с председателем колхоза вас познакомлю. Вы никогда не бывали в русских колхозах?
— Нет. Не бывал. Значит, если сын пограничник, я не отец?
Его все не оставляла эта мысль.
— Ну почему же? Отец.
— Хорошо, — успокоился Иманов. — Я останусь здесь.
Ладно, подумал я, и на том пока спасибо, а там будет видно. Сейчас мы пойдем в столовую. Гость устал, надо выпить чаю. Я попрошу Костюкова высыпать в маленький чайник целый пакет — пусть будет «чифирь», а не чай. Я знаю, это немного исправит настроение гостю.
В столовой, усадив Иманова, я иду к раздаточному окошку, подзываю Костюкова, и весь наш разговор продолжается шепотом.
— Баранина в леднике есть?
— Есть, товарищ капитан. Мороженая только.
— Сойдет. Бешбармак умеете готовить?
Костюков растерян. Он не умеет готовить бешбармак. А мне позарез нужен именно бешбармак.
— Чтобы на обед был бешбармак. Посоветуйтесь с ефрейтором Имановым. Ясно?
— Ясно, товарищ капитан.
— И еще чай. Такой, чтобы до печенок забирал. Тоже ясно?
— Ясно.
Кажется, все меры приняты. Иманов разглядывает нашу столовую, «модерновые» стулья и столы и, видно по всему, остается доволен.
— А есть ли у вас телевизор?
— Телевизор у нас есть, в Ленинской комнате.
— Буду смотреть парад.
Он пьет чай, почти черный, но это не тот чай, какой он привык пить. Я пил чай у скотоводов — зеленый кокчай, у него совсем другой вкус и запах. Но у нас нет кок-чая, это грузинский. Иманов пьет, обжигаясь, и крупные капли пота появляются на его лице, а он все пьет и пьет, кружку за кружкой, прикрывая глаза от удовольствия. И хотя мне позарез нужно идти и заниматься делами, я тоже пью, и от этого черного чая сердце начинает колотить в ребра.
— Хватит пока, — говорит он. — Пошли на границу, капитан.
Сначала мы заходим ко мне домой, и я отдаю Иманову свои резиновые сапоги. Мои старые брюки ему приходятся впору. Он снимает пиджак и надевает ватную куртку с капитанскими погонами, поглаживает погоны, трогает звездочки и говорит:
— Я хочу столб.
— Какой столб? — не понимаю я.
— Такой, с полосками.
— Что ж, проведу вас к столбу, ата, покажу, откуда начинается наша страна.
Мы идем к границе, и он зорко оглядывается вокруг. Хорошо бы встретить лосей, думал я, он никогда не видел лосей, конечно. Но лосей, как на грех, нет. Я даже делаю крюк — в роще солдаты всю зиму закладывали солонцы, чтобы лоси не ходили дальше, к границе. Но и возле солонца не видать лосей.
Ладно, я предложу ему подняться на вышку у протоки, пусть посмотрит на тот берег. Хутор-то стоит на месте. По пути я рассказываю ему о хуторе и его хозяине Тиммере. Иманов щелкает языком:
— Плохой человек.
— Паршивый, — соглашаюсь я.
— А шпионов ты ловил?
Я улыбаюсь. Он, наверно, думает, что здесь кишмя кишит шпионами.
— Нет, — признаюсь я, — не случалось.
— Жаль, — говорит он.
— Конечно, жаль.
— И сын мой не ловил?
— Нет.
— Плохо.
— Почему плохо, Альтай Хасенович?
— Может быть, он плохо смотрит? Может быть, пропустил? У него две посредственных отметки. Две? — спрашивает он, будто я ошибся раньше или за время нашего пути их стало меньше.
— Две, — подтверждаю я и, уже не сдерживаясь, хохочу во все горло. — Но он бы не пропустил. У нас здесь посторонний не пройдет, Альтай Хасенович.
Мы выходим к вышке. Иманов легко поднимается по крутым ступенькам, я лезу следом. Часовой оторопело смотрит на незнакомого мужчину с капитанскими погонами.