— А она незамужняя. Она вон в том доме живет. И арифметичка тоже там.
Мне становится печально. Я-то, конечно, сегодня рассчитывал увидеть Майю Сергеевну. Я уже придумал ее себе, я тысячу раз знакомился с ней, и все по-разному. Сегодня я бы смог познакомиться с ней — и вот ее нет, уехала в город. Хватит, сказал я себе, не может же молодая женщина быть одна.
И все-таки мне легче сейчас, словно бы Майя Сергеевна приблизилась ко мне. Ребята, конечно, ничего не сообразили, они-то считают, что если пограничник кем-то интересуется, то это по службе.
Секретарем сельсовета оказалась пожилая женщина. С ней вместе мы идем в сельсовет, она выкладывает передо мной на стол десятки паспортов с заложенными в них пропусками. Но мне нужен один. Вот этот. Александр Алексеевич Чугунков, год рождения 1948, место рождения село Новая Каменка, русский, невоеннообязанный, прописка ленинградская. Паспорт Чугункова пестрит лиловыми штампами «принят-уволен». Их двенадцать, этих штампов. Последний раз он уволился три месяца назад из управления капитального строительства. Пропуск на проезд в погранзону, в село Новая Каменка, по месту жительства матери Е. Д. Чугунковой, выдан сроком на шесть месяцев.
— Вы Александра Чугункова знаете? — спрашиваю я у секретаря.
— Сашку-то? Рядом живет, с малолетства знаю. Сейчас проходила мимо — пьяный на крыльце песни поет.
— Раз песни поет, — значит, веселый человек.
— Как же, веселый, — усмехается она. — Вчера кошку из отцова ружья убил. За что, спрашивается? Веселый. У матери, у Екатерины, с утра до вечера слезы не просыхают.
— Пьет?
— Кто его знает, что он там, в Ленинграде, делает. Пьет, наверно. Матери пишет: денег давай, не то помру с голоду, а приехал — все на нем заграничное. Хошь, говорит, тетка, я те кальсоны свои покажу? У меня на кальсонах сзаду бирка есть, что из самой Англии. Это мне-то, пожилой женщине!
— Поглядеть бы на него, — говорю я.
— А он в клуб собирается. Музыка там и танцы. Да чего глядеть-то? Пустое место, а не человек.
Если бы я мог предположить в ту минуту, как тесно моя собственная судьба уже переплелась с судьбой незнакомого мне Александра Чугункова и еще нескольких людей, о существовании которых я даже не догадывался, многие события повернулись бы тогда совсем иначе. Но об этом после, я не хочу забегать вперед.
Когда я вышел на площадь, к школе направлялась большая толпа, и впереди шагал Иманов в сбитой на затылок шляпе. Увидев меня, он приветственно помахал рукой и первым начал подниматься по ступенькам. Я тоже поднялся и очутился в школе.
Странно: все мы с легкостью покидаем школу. Проходят годы, воспоминания тех лет пронизывают нас, начинает тянуть к школьным друзьям, и встречи с ними всегда радостны и печальны одновременно, потому что любое хорошее воспоминание печально тем, что оно уже в прошлом. У меня защемило сердце, когда мы вошли в класс, обыкновенный класс, и я увидел доску с надписью мелом: «Да здравствует 1 Мая!», и цветы на подоконнике, и белые парты. «Почему белые?» — удивился Иманов. Я тоже впервые видел белые парты. У нас были черно-коричневые.
— Это красивее и гигиеничнее, — объяснил кто-то Иманову. — Чище.
— Запомню, — кивнул Иманов. — Приеду домой — к министру пойду, скажу: учись, давай белую краску. Скажу: очень красиво и чисто — белый стол.
Они пошли смотреть кабинет физики, я остался один. Я пытался представить себе здесь Майю Сергеевну. Вот она входит в класс, и ребята встают, гремя крышками парт. Она подходит к этому столу, кладет на него портфель... «Здравствуйте, ребята!» Нет, я не могу представить себе это, я же не знаю, какой у нее голос. Поправляет рукой сползающие на глаза волосы...
Почему она живет здесь одна? Молодая, стройная, красивая. И ее присутствие здесь — может быть, это бегство от самой себя? Или все проще: окончила институт, положено отработать три года по распределению, вот и все. И потом — почему одна? Она уехала в город, и может быть, там есть кто-то, кого она любит и кто любит ее. Откуда я знаю, почему она уехала в город!
В коридоре голоса — все уходят из школы, идут в клуб. Там уже танцы, девушки стоят вдоль стен, парней не хватает на всех. Играет радиола. Душно, пахнет духами и разгоряченными телами — после свежего воздуха улицы духота перехватывает горло.
Я сразу замечаю Чугункова. Он в сине-желтом свитере, джинсах и туфлях, таких остроносых, что, кажется, ими можно проткнуть человека. Сзади на джинсах — яркая нашлепка, название фирмы. Чугунков не пьян, он, что говорится, вполпьяна, но взгляд мутный, и глаза воспалены. У него нездоровое серое лицо («Невоеннообязанный», — вспоминаю я), и жидкие, давно не стриженные волосы липнут ко лбу. Никогда не подумаешь, что ему двадцать лет.