Полковник звонит мне утром.
— Тут корреспондент приехал из Москвы. Хочет писать очерк о начальнике заставы ко Дню пограничника. Я посоветовал ему поехать к вам.
Я вою в телефонную трубку. Только корреспондента мне и не хватало сейчас! О чем писать? Застава неважная, сам я ее недавно принял, настроение, сами понимаете, соответственное. Я уговариваю полковника послать корреспондента хоть к моим соседям: все-таки именная, отличная застава, как ни говори. Флеровский вроде как бы соглашается, отступает, а потом вдруг сочувственно говорит:
— Ничего не поделать, капитан. Корреспондент хочет видеть именно вас, а прессу нужно уважать. Ему требуется потомственный пограничник, а вы у нас такой единственный.
— Но это же еще не заслуга!
— Ничего, ничего, смиритесь и принимайте корреспондента.
Он приехал уже под вечер, немолодой, толстый, и мне стало неловко: черт возьми, из-за меня человек трясся столько километров! Но я уже ничего не мог поделать. Я сказал ему, как решил сказать до его приезда.
— Извините, времени у меня почти нет. Вас устроит один час?
— Два.
— Полтора, — согласился я. — Один час от сна и полчаса от службы.
Он, наверно, не поверил мне, решил, что я кокетничаю своей занятостью. Впрочем, все отлично уладилось: мы проговорили полтора часа, а весь следующий день корреспондент ловил в протоке рыбу. Ему попалось несколько крупных окуней и пара красноперок граммов по шестьсот, и корреспондент, довольный беседой и уловом, укатил в город. «Читайте о себе в моей газете в День пограничника», — сказал он на прощанье.
День спустя я сам собрался в город: пришло распоряжение явиться на инструктивное совещание. Неожиданно позвонил полковник:
— Ты готов? Жди меня, я за тобой заеду.
До совещания оставалось мало времени, а полковника все не было. Вдруг из-за рощи вынырнул вертолет и завис над нашим футбольным полем.
Летчик посадил машину, и я побежал к ней, держась обеими руками за фуражку и наклонившись вперед всем телом. Воздушной волной меня так и заваливало на спину. Дверца вертолета была открыта, оттуда выглядывал и махал мне рукой полковник Флеровский. Он помог мне забраться в машину, и я увидел, что земля уходит вниз, и все мои внутренности тоже потянулись вниз, к земле, пока вертолет не полетел прямо, набирая высоту.
Сверху застава открылась мне разом, и было странно видеть ее отсюда — маленькие домики, линейка, футбольное поле и совсем игрушечные солдатики с запрокинутыми к небу головами. Карта, висевшая у меня в канцелярии, ожила, я узнавал все, что теперь было подо мной, и карта как бы приобрела иное, уже материальное значение. И узенькая, сверху совсем ниточка, контрольно-следовая полоса была просто извилистой серой полоской, глядя на которую трудно было поверить, что она разделяет два государства.
Мы не пытались разговаривать — такой гул стоял в вертолете. Здесь было еще несколько незнакомых мне офицеров, мы только обменялись рукопожатиями.
...В этом городе я был второй раз. Тогда, в день своего приезда, я даже не успел разглядеть его как следует. В памяти осталась лишь какая-то крепостная башня да несколько современных зданий — прямые линии и много стекла. Может быть, это и запомнилось именно своей несхожестью. Но и сейчас было не до осмотра — мы и так опаздывали на совещание.
Странно было войти в зал и не встретить знакомых. Я сел в самом конце, на «камчатке», рядом с каким-то майором, и только тогда заметил в президиуме немолодого, седого уже генерала с неожиданно стройной по-юношески фигурой. Я шепнул своему соседу майору: «Кто это?» И он удивленно поглядел на меня. «Начальник войск округа. Вы что, недавно здесь?» Я ответил: «Да, недавно, а начальника войск не знаю, его не было, когда я представлялся в управлении». — «Он собирается ехать по заставам, — сказал майор, — так что смотрите, капитан!» Ну что ж, если генерал приедет ко мне и начнет выговаривать, придется терпеть — не ссылаться же на то, что ты здесь без году неделя.
А через два часа я вышел в город. Машина с заставы должна была прийти за мной поздним вечером. У меня был целый вагон времени. Даже не верилось, что я могу идти вот так по вечернему городу, никуда не спеша, разглядывая витрины и лица встречных.
Было светло, и стояла такая теплынь, что девушки рискнули снять плащи и шли, постукивая каблучками по асфальту. В домах уже открылись окна, и за каждым была своя жизнь.