Он молчит, и хорошо, что молчит. Я чувствую, как во мне начинает ворочаться и рычать нечто полосатое. «Вы со мной еще намучаетесь», — вспомнилось мне. Ладно, пусть намучаюсь. Но посмотрим еще, кто будет смеяться последним.
Я выхожу вперед на тропу, теперь Аверин идет в полутора десятках метров сзади.
Теплая светлая ночь наполнена звоном, всплесками рыбы в озере, шорохами, одинокими вскрикиваниями птиц. И вдруг первая, еще несмелая, словно проба, трель; другая — вдали и снова где-то поблизости. Соловьи начинают свои песни, соловьи поют уже оглушительно, и что-то непередаваемо томное, что-то волшебное в этом споре голосов. Тишины нет. Соловьи заполнили собой всю ночь, и рыба плещется уже бесшумно, и не слышно никаких других звуков, кроме соловьиного пения. Мы остановились, потрясенные, зачарованные, будто нас по рукам и ногам связало это колдовство.
Я киваю Аверину: надо идти. Он отрывается нехотя, да и я сам, кажется, мог бы простоять здесь часы. Но надо идти. Соловьи не замечают нас, они существуют только для самих себя, для своей любви, и мы не спугнем их.
Тропа выводит нас к протоке. Я останавливаюсь за густым кустарником и осматриваю берег. Тихо, пусто, но я знаю, что в камышах, которыми заросла протока, идет своя, скрытая от человеческих глаз жизнь. Там гнездятся дикие утки. Возле камышей заметно легкое движение, и словно два полена всплывают и покачиваются на поверхности. Это щуки. Сейчас, после нереста, они не берут даже живца.
Все спокойно.
Я поднимаюсь на вышку, Аверин остается внизу. Отсюда видно, как переменилась земля. Еще совсем недавно, когда я поднимался сюда с Имановым, голыми были деревья, и кусты шуршали своими обнаженными ветвями — в них только чувствовалось пробуждение. Сейчас все уже зелено, и кажется, закрой глаза — услышишь движение земных соков в каждом листке. Даже в неярком свете белой ночи видно, какая она яркая — первая распускающаяся зелень.
Часовой на вышке — Гусев — докладывает, что на сопредельной стороне заметил оживление. Что за оживление? Запинаясь и стараясь говорить складнее, неуклюжий Гусев краснеет, смущается собственной неуклюжести и начинает «своими словами»:
— Вроде бы гости к Тиммеру понаехали, товарищ капитан. Вон, две легковушки у сарая. Все приехали с ружьями, вроде бы на охоту.
И недовольно косится вниз, где ожидает меня Аверин.
Я повернул стереотрубу, и хутор Тиммера приблизился. Там тихо и безлюдно. Спят они, что ли? Если уж гости приехали на охоту, то не должны спать.
— А они уже ушли, — говорит Гусев. — Вроде бы к озеру. Вон туда.
Мне не видно, что делается на том берегу озера. Обзор закрыт густыми деревьями. Что ж, для охоты там место хорошее.
Я поворачиваю стереотрубу, и взгляд скользит по кустарникам, камышам, извилине протоки, уходит дальше — туда, где протока соединяется с широкой водной гладью. И я вздрагиваю от неожиданности, когда в неподвижность ночной природы входит движение. Лоси!
Вон они — мать, одногодок и малыш. Они трусят к протоке, далеко, их уже не отпугнуть. Они идут быстро, лосенок скачет за матерью на своих длинных и неуклюжих ногах-палках с толстыми бабками. Кажется, они уходят от кого-то. Кто спугнул их? Рысь, росомаха?
— Аверин! — кричу я. — Бегом к озеру, попытайтесь отогнать лосей.
Но сам я уже вижу, что поздно. Лосиха пропускает вперед одногодка, потом мордой толкает вперед Кузьку. Они вваливаются в протоку, поднимая брызги, и камыши откликаются на всплеск долгим покачиванием. Три морды торчат над водой — Аверину не добежать. Ушел Кузя!
Первым на тот берег выбирается одногодок, потом малыш. И вдруг я вижу, что лосиха стремительно кидается в сторону, а лосенок падает, будто его ударили по ногам. Он падает за кусты, и лишь тогда доносится звук выстрела, такой оглушительный в этой тишине, что кажется, это не выстрел, а взрыв.
Лосиха и одногодок уходят в лес, чужой лес, они бегут не оборачиваясь, и еще гремят выстрелы, но лоси спаслись. Вижу, как бежит вдоль протоки Аверин и еще двое солдат из подоспевшего наряда, но что они могут сделать? Мне не разглядеть, что происходит за кустами, где упал Кузя.
Аверин возвращается и поднимается на вышку. Я отодвигаюсь от стереотрубы и киваю ему: смотрите сами.
Я-то уже видел, как один из гостей Тиммера нес мертвого лосенка. Без трубы трудно разглядеть что-нибудь еще. Пусть смотрит Аверин.
— Как же это так, товарищ капитан?
— А вот так, — зло отвечаю я. — Хорошо умеют стрелять, верно?
Я спускаюсь с вышки. Идиотская случайность, конечно, что наши лоси нарвались на охотников. Будет протест нашего пограничного комиссара — ну и что? Та сторона отговорится.