Он еще издевался надо мной! Я погрозил Володьке кулаком.
— Ладно, лежи и не шуми. Так вот, Чугунков поехал в Ленинград. Ты сам сообщил мне об этом. Мы провожали его и встречали и в поезде даже резались с ним в «буру». И он вывел нас точно на своего «хозяина».
— Что же, вы их в городе не могли взять?
— Могли. Вполне могли. Собственными ушами слышали, как «хозяин» расспрашивал Чугункова о границе, о местности, о системе охраны. Кое-что ему Чугунков растолковал правильно. Он и впрямь кое-что знал. Только ведь и мы знали, что «хозяин» сейчас пустой, а пойти должен с чем-то. И ждали.
— Долго ждали, — ворчу я.
— Переборщили немного, — соглашается Володька. — Вторая накладка у нас получилась, когда целых восемнадцать часов мы не знали, где он. Мне от начальства нахлобучка за нахлобучкой, а я-то был спокоен. Я понимал: вокруг него мы создали такую пустоту, что выход один — через границу. Как видишь, не ошибся. Откликнулся «Василек».
— А...
— Всё! — решительно обрывает меня Володька. — Мы же договорились — без лишних вопросов. Впрочем, могу еще сказать, что собачку на вертолете не зря кинули. Нашла она в лесу некий сверточек, представляющий, как говорится, большой интерес для иностранной разведки.
— Слушай, — все-таки не выдерживаю я. — Чего ради он поперся именно на моем участке?
— Знание местности — раз, хорошая база на той стороне — два.
— Тиммер?
— А ты догадливый! — хмыкает Володька. — Но теперь все, брат. Остальное лет так через пятьдесят прочитает какой-нибудь писатель в архиве и напишет роман «Кобра не проползла». И обязательно с сероглазым майором, который все видит, все знает и все умеет.
Еще один гость — Шустов.
Он сидит возле меня и осторожно разворачивает ослепительно белый сверток. Это мне! Это черт знает какой неописуемой красотищи торт, выложенный клубникой по розовому крему.
— С меня семь потов сошло, пока довез, — жалуется Шустов. — Поверишь ли, своих собственных детей из роддома выносил, и то так не держал. Костюков этот торт всю ночь сочинял. Специально машину в город за ванилью гоняли и за коньяком для торта. Сто граммов коньяку. Правда, боюсь, что половину Костюков сам употребил для поднятия тонуса.
Первый кусок торта — маме. Она пробует и недоверчиво смотрит на Шустова.
— Вы сказали, это сделал мужчина?
— Да. Наш повар.
Она не верит.
— Ты даже не представляешь себе, какой это повар! — доказываю я ей. — Он умеет делать консомэ с фашотом, котлеты «Марешаль», рыбу под этой самой... бешемелью, фрикассе и гоффре.
— Гоффре делают портные, — говорит мама.
— Ну, значит, что-нибудь в этом духе. Кстати, — спрашиваю я, — как он там, Костюков?
Старшина деловито расправляется со своей порцией торта и отвечает не сразу.
— Домой собирается парень, отслужил свое.
Жаль!.. Помотал он мне нервы, конечно, порядком, но все равно жаль, что не будет на заставе Костюкова.
А Шустов, усмехаясь, рассказывает мне, что на днях ночью, вернувшись с границы, зашел в столовую поесть что-нибудь из «расхода». Вошел и удивился: на кухне свет, чьи-то голоса. Один, узнал он, был голосом Костюкова, другой— Каштаньера, которому Чернецкий приказал принять от повара «дела».
— Ну, а как ты будешь делать печенье песочное «террасики»? — строго вопрошал Костюков, и Каштаньер отвечал, запинаясь:
— Значит, беру тесто ароматизированное... Три четверти стакана джема или повидла.. Ложка сахарной пудры для обсыпки.
— Так. Теперь пирог с рыбной начинкой...
Шустов сидел за столиком и слушал, как идет этот экзамен у плиты. Прошло, наверное, минут двадцать. Экзамен кончился таким внушением:
— Если узнаю, что кто-нибудь из ребят похудеет хоть на кило, головы тебе не сносить. Усек? Теперь бери тетрадку и пиши: Егоров любит котлеты с жареной картошкой. У него день рождения двадцать шестого. Записал? У Иманова день рождения в аккурат седьмого ноября — чтоб был ему бешбармак. Делают его так: берут кусок баранины...
— Сыплют перчик, — громко сказал Шустов.
Костюков высунулся из раздаточного окна, ничуть не удивленный и тем более не смущенный.
— Никак нет, товарищ старшина. Я специально в Алма-Ату, в ресторан «Южный» писал, чтоб рецептик прислали. Так что теперь все по науке.
...Он рассказывает, а мне грустно. Ох, сколько бы я отдал, чтобы вновь оказаться там, на заставе над озером. На моей заставе, на крохотном кусочке нашей земли, который мне сейчас дороже всех мест на планете. И чтоб Шустов и мама не догадались, до чего мне тошно, я ворчу: